Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Ударив по рукам и условившись встретиться через год, братья со всем присущим им пылом принялись воплощать намеченное в жизнь.
Ох и проклинал себя Мунин на все лады, пока добирался до забытого не только богами, но и всеми, у кого есть хоть капля мозгов, Аламефа. Прямо-таки последними словами крыл. Мысленно, потому как в обличий ворона особенно не поразглагольствуешь, да и сил жалко. А силы, чтобы крыльями махать, ох как нужны, шутка ли — на другой конец света лететь. Опять-таки орлодоны дикие над Морем Сапоговых реют (будь они неладны, безмозглые!) и все, что меньше их, сожрать норовят. Ужас, одним словом!..
И все-же по прошествии двух месяцев измученный друид приземлился в Аламефе. С недельку отдохнул, отъелся, силы восстановил, вздохнул тоскливо: «О-хо-хо, ведь дуба дам!» — и побрел по направлению к пустыне. Местные жители согласно кивали безумцу в спину и крутили пальцами у виска.
Впрочем, если не считать самого факта пари, дураком Мунин как раз не был и, что такое Пустыня Ахов, представлял прекрасно. По этой куче песка можно всю жизнь бродить, но так никого и не встретить. А где носит чернокожего подвижника, знает разве что местный бог со странным именем Безносый Белый Майк.
Взяв все это в расчет, молодой человек с относительным комфортом обосновался в маленьком оазисе на самом краю пустыни и принялся оный оазис трудолюбиво расширять. Для друида, даже такого зеленого, как Мунин, это особого труда не составляло. Медленно, но верно оазис рос, пустыня отступала, Мунин зверел.
И все же прошло почти два месяца, прежде чем перед изрядно обросшим и загоревшим друидом предстал М'Чуринг. Как хитрый Мунин и рассчитывал, чернокожего подвижника мало прельщала перспектива превращения его любимой пустыни в цветущий сад. Подвижничество подразумевало прежде всего аскезу, иными словами — отсутствие тени, воды и любой другой пищи, кроме вяленых скорпионов. Посему М'Чуринг был на незваного гостя сильно разгневан, топал ногами, вращал очами и грозился пооткусывать наглецу уши почище страшного демона Тайсона. Кто таков Тайсон и чем он страшен, Мунин не знал, но на всякий случай преисполнился благоговейного трепета. Потом пал на колени, усилием воли отключил обоняние, ткнулся лбом в босые и целую вечность не мытые ноги подвижника и заканючил. Прими, дескать, о жираф среди аскетов, мя в ученики. Я для того с другого конца мира к тебе пешком пришел, три пары сандалий адидасовых в хлам изодрал, три посоха из священного шаолиньского бамбука измочалил, три бигмака — тьфу, гадость, вспомнить тошно! — сгрыз. Прими, я тебе буду скорпионов ловить, пятки чесать и анекдоты скабрезные на ночь рассказывать, а коли в чем ослушаюсь, так секи меня аки козу Амалфею!
То ли на М'Чуринга повлияли якобы сгрызенные бигмаки — воистину, тьфу, тьфу и еще раз тьфу! — то ли захотелось скабрезностей на сон грядущий, но он согласился. И еще полгода Мунин таскался за чернокожим гуру по пескам, ахал (а что еще в пустыне с таким названием делать?!), бесчисленное количество раз проклинал брата, свою дурость и грозил небесам дать дуба. Заветное семечко Дубобаба было совсем рядом, лежало в сандаловой шкатулке, та — в драной котомке, а котомку распроклятый чернокожий вечно таскал с собой, не выпуская из рук днем и кладя под голову ночью.
И вот на седьмой месяц, когда Мунин понял, что больше он такой жизни не вынесет, его наконец озарило.
С утра пораньше, оставив гуру медитировать в позе «витязь на распутье», молодой друид отправился якобы на ловлю скорпионов. К тому моменту вышеозначенные скорпионы уже стояли у Мунина поперек горла и он даже был согласен вместо них испробовать на вкус пресловутый бигмак, но разговор не о том. Убравшись подальше от лагеря, друид быстренько закопал в песок завалявшееся за подкладкой плаща еловое семечко и принялся над ним колдовать. Прокол-довав до полудня, Мунин быстренько наловил скорпионов и отправился возвращать подвижника с небес обратно на землю.
И вот сидят они, обедают, и тут ученик будто бы невзначай спрашивает учителя: «А что, гуру, может ли в нашей благословенной Пустыне Ахов елка вырасти?» Гуру аж скорпионом подавился. «Ты чего, говорит, ученичок, вконец на солнышке перегрелся? Какая, во имя Безносого Белого Майка, елка?! Тут и пальмы-то загибаются!» Мунин на это отвечает: «Может, и перегрелся. Ловил я нынче скорпиончиков, ловил сердешных, и тут будто меня по темечку кто приложил. Плюхнулся я на песочек, в глазах потемнело, а как вновь прояснилось — глядь: стоит передо мной сам Безносый Белый Майк, в точности такой, как ты его мне описывал. Проскакал он вокруг меня трижды, схватил себя за место средоточения мужественности и провизжал тоненько, что выросла на востоке, в получасе ходьбы от нашего лагеря чудо-елка. Большая, зеленая, только вот заместо иголок на ней укропчик растет, а на самой макушке — большие, круглые, сладкие ягоды. Арбузы называются. И еще сказал мне бог: „Беги, ленивый, глупый Му, расскажи о чуде достойному подвижнику, любезному моему сердцу М'Чурингу, потому как если кто от ягоды-арбуза вкусит, тот всю мудрость мира враз познает“. И исчез. А я, признаться, позабыл совсем и…»
Даже не дослушав объяснений, гуру отшвырнул недоеденного скорпиона и припустил на восток со скоростью гончего тигропарда. Котомка с вожделенной шкатулкой гулко шлепала аскета по тощему заду. Мунин рысил следом, молясь про себя всем богам, чтобы его затея удалась, в противном случае обещая всенепременно дать дуба.
Боги не подвели.
Елка выросла — на загляденье! Высокая, стройная, она на несколько километров вокруг распространяла терпкий запах свежего укропа. У Мунина аж глаза с непривычки заслезились, а аскету хоть бы хны — стоит изваянием из черного дерева и не дыша на арбузы вожделенные пялится. Да вот незадача: те на самой верхотуре висят, куда хрен залезешь. Мунин и рта раскрыть не успел, как М'Чуринг снял котомку, положил бережно на песочек, потом подскочил к елке, I схватился обеими руками за ствол, да ка-а-ак затрясет… Короче, когда счастливый Мунин в облике ворона улетал с сандаловой шкатулкой в клюве, великий гуру, засыпанный арбузами по самую курчавую макушку, начал только-только приходить в себя.
Обратно друид мчался так, что встречные орлодоны только в стороны шарахались. Ибо что это за черный комок перьев несется — не разобрать, посему жрать его опасно, а на пути оказаться — тем более. Он ведь на такой скорости все перепонки насквозь прошибет, да так, что даже Праотец Рамфонрих с Праматерью Птеродактилью не залатают…
И вот на горизонте показался родной Заповедный лес, а вон и поляна заветная. Приземлился Мунин да как заорет: «Эгей, братец Хугин! Это я, Мунин! Вернулся!!!»
Тут же раздвигаются кусты орешника и на поляну Хугин выходит. Холеный, довольный жизнью, цветущий, что твоя фиалка по весне. «Здорово, говорит, брательник! Вернулся, говоришь? И что, неужто не с пустым клювом?»
«А то!» — гордо отвечает Мунин и заветную шкатулку раскрывает. Смотри, мол, на чудо чудное, семечко древа Дубобаба!
«Какое-то оно у тебя мелкое, — кисло говорит Ху-гин, — какое-то невзрачное. Может, надуть ты меня решил? Может, не Дубобаб то вовсе, а самая что ни на есть акация или еще какая пальма?»
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
