Книга Время Березовского - Петр Авен

Петр Авен

Журнал “Русский пионер”, № 22 (август—сентябрь 2011 года)

Когда я был маленьким, у меня, как это часто бывает, были бабушки. Две. Это вполне обычно. Необычным было, как я сказал бы сейчас, их взаимное позиционирование.

Одна бабушка (звали ее Шейна-Бейла Шмуэлевна, что, впрочем, позже русифицировалось в Софью Самойловну) родилась в еврейском местечке под Смоленском. До 17-го года служила прислугой в богатой семье (сама была сиротой), говорила на идиш и вряд ли когда-нибудь “вышла бы в люди”. Но тут случилась революция, и все пошло тоже достаточно обычно (для тех, кто был рядом) – рабфак, комсомол и (неожиданно оказалась очень способной) химфак МВТУ. Бабушка вступила в партию в 1924 году (ленинский призыв), свято верила в идеалы коммунизма и, как это опять же часто случалось, заплатила за свою веру 20 годами ссылок и лагерей. Что, впрочем, не помешало ей оставаться до смерти пламенной коммунисткой, членом партбюро ЖЭКа и регулярно выступать перед юными пионерами с рассказами о том, “как закалялась сталь” (до 37-го года). Я был ее единственным внуком.

Моя вторая бабушка (по имени Нина Васильевна) родилась в небогатой крестьянской семье около Челябинска. В семье очень традиционной и очень православной. Она первая получила образование – сначала в гимназии, а позже в Томском университете, стала педиатром. На ее обучение работала вся семья, и она надеялась, что, став врачом, сможет обеспечить более чем достойную жизнь себе и близким: бабушка помнила, как жили врачи (особенно хорошие, а она оказалась замечательным педиатром) до, опять же, 17-го года. Но этот год наступил, и Нина Васильевна, имевшая большую частную практику и работавшая по 24 часа в сутки, прожила всю жизнь с мужем (отчимом моего отца, тоже врачом, – обоих дедов моих расстреляли в 37-м), двумя старухами (матерью и теткой) и тремя сыновьями в 30-метровой комнате в огромной коммунальной квартире на Рождественке. 10 или 12 семей, один туалет, одна ванная – все как полагается. И так больше 50 лет. Большевиков моя русская бабушка, естественно, ненавидела. Как и евреев, сломавших вместе с большевиками ее жизнь (не думаю, что она отделяла евреев от большевиков, и те и другие были равно виновны в уничтожении ее мира, где в комнате стояла икона, постоянно горели лампадки, где крестились, проходя мимо церкви, и в 20-е, и в 30-е, и в любые другие годы – вся семья вплоть до моего поколения оставалась глубоко верующей).

Моя еврейская бабушка в церкви, естественно, ни разу в жизни не была. Не была она и в синагоге (во всяком случае, после 17-го года). К русскому крестьянству относилась согласно краткому курсу истории ВКП(б).

Словом, идеальные миры моих бабушек были абсолютно ортогональны, глубоко враждебны друг другу. Интересно, однако, не это. А то, что в течение 20 с лишним лет мы жили каждое лето на одной даче. Под Москвой. Две бабушки и я. Бабушки не то что не любили, они не понимали друг друга. Мне кажется, идеалы каждой вызывали у другой даже не столько неприятие, сколько изумление. Как можно в это верить? Хотя и с неприятием все было в порядке – в разговорах со мной это иногда прорывалось у каждой. Однако ни разу, ни одного разу за 20 лет мои бабушки не поругались. Варили варенье, собирали грибы и… почти не разговаривали между собой. А если и говорили, то обо мне и детях – моих родителях. И никогда “о жизни” в минимально широком смысле этого слова – даже о ценах в магазине. Не говоря уже о российской истории, международном положении или о Брежневе (скатившемся, по мнению бабушки-коммунистки, в буржуазный оппортунизм). Не говорили, так как избегали скандалов, боялись всерьез поругаться. И причиной этого страха был я.

Я, собственно, один из немногих успешных примеров ленинской национальной политики. Почти везде на территории бывшего СССР она потерпела фиаско – мое рождение в определенной степени компенсирует (для меня, конечно) ее очевидные провалы.

И понятно, почему она провалилась. Большевики не смогли в долгосрочной перспективе предложить нечто, идеальное или материальное, что оказалось бы сильнее многовековой национальной вражды, нечто, способное заставить народы “распри позабыть” и как минимум заткнуться, вместо того чтобы до бесконечности вспоминать взаимные обиды.

Для моих бабушек этим нечто был я. Мое благополучие было важнее политических взглядов. Любовь к внуку стоила того, чтобы не обсуждать белых и красных, православие и еврейский вопрос.

История моей семьи, по большому счету, интересна разве что мне и моим детям. Я, однако, часто вспоминаю ее, погружаясь в пучину интернета или наблюдая общественные дискуссии на отечественном ТВ.

Эти дискуссии отличает все меньшее наличие смысла, любых попыток поиска истины и растущий, зачастую просто беспредельный, фантастический уровень злобного хамства. Михаил Зощенко говорил что-то вроде того, что “нет большего удовольствия для настоящего интеллигента, чем посмотреть на хорошую склоку”. Мне временами начинает казаться, что только ради такого удовольствия мы и смотрим, скажем, ток-шоу Максима Шевченко или Владимира Соловьева. Мы что, не знаем, что скажут Проханов, Веллер, Гозман или Кургинян? Знаем, причем по любому поводу. Однако смотрим именно их – снова и снова. Не случайно, кстати, постоянное появление в эфире одних и тех же лиц. Это же клоунада. Смысл не важен – важно, чтобы клоун был хороший. Чтобы было весело, чтобы была интрига – например, поставлен какой-то рекорд. “Сколько тысяч голосов проиграет сегодня Леонид Гозман? 50 тысяч или уже все 100? А может, 200 – выиграть Гозман не может по определению, но интересно же, какого разрыва можно достичь”. (Я бы на месте Соловьева попытался выпустить против Гозмана Владимира Путина. Точно будет рекорд – почти вечный, как у Сергея Бубки. Путин при этом может молчать – Гозман сам с собой справится.) Мне жертвенный мазохизм Леонида Яковлевича симпатичен (хотя и непонятен). Но содержательного смысла в его телевизионных появлениях точно нет. Да никто и не ждет. Ждут очередного скандала.

Или взять дискуссии в интернете – даже между интеллигентными вроде бы людьми. Это еще хуже (в разы), чем на телевидении. Я вот тут прочитал замечательную дискуссию между товарищем моим Альфредом Кохом и Виктором Шендеровичем. К ней еще (на стороне Шендеровича) подключился Сергей Пархоменко. А также многие менее известные персонажи (тоже все больше не за Коха). Дискуссия шла о судьбе НТВ, точнее, о разгроме канала 10 лет назад.

Все аргументы сторон (о том, кто там и в чем был виноват) можно было бы изложить на двух или трех страницах. Однако переписка, будь она распечатанной, заняла бы целый том. Так как она не об НТВ. Она друг о друге. И о массе других людей, в данном случае вполне безответных. Сначала – торговый порт, украденный, по мнению Шендеровича, Кохом (не подтвердилось, Шендерович извинился), потом “тургеневские девушки” Виктора Анатольевича (хотя кто, кроме Леры Новодворской, имеет моральное право вякать по такому вопросу), наконец – взаимные обвинения в бездарности (на мой взгляд, вполне несправедливые). В заключение еще Пархоменко берет на себя смелость оценить жизненный путь Коха и призвать последнего к самоубийству. Начали с НТВ.