Книга На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

На входе в кабинет висела табличка того же бесславного времени: «Предупредите техника в случае вашей беременности». Не в бровь, а в глаз! Особенно в мужской тюряге…

Раз в квартал Форт-Фикс навещал автоприцеп с передвижным аппаратусом «МRI», магнитно-резонансным томографом. За день долгожданный фургон успевал обслужить не больше десяти человек. Сорок счастливчиков в год, не больше. Иногда – меньше.

Очередь на волшебную диагностику переваливала за 18 месяцев, попробуй пойми, что с тобой!

Такая же нерадостная обстановка сложилась и на «глазном» фронте.

Приходящий офтальмолог, как и все специалисты, принимал плохо видящих зэков поточным методом. Несмотря на «специфику жанра», требующую особую прецезионность.

На свободе кропотливая работа по подбору линз занимала по крайней мере полчаса. В Форте-Фикс – от силы десять минут.

После приема начиналось девятимесячное или даже годовое (!) ожидание выписанных очков. Рецепт глазника отправлялся в пенитенциарный центр Льюисбург, зону строгого режима, где техниками-окулистами работали местные заключенные.

Одна лаборатория обслуживала два с половиной миллиона американских зэков и выдавала на гора страшенные пластмассовые окуляры на пол-лица, приводящие в трепет почитателей прекрасного.

Я не мог ждать милостей от природы и «Federal Bureau of Prisons».

После того как в моих родных очках отлетела дужка и отломилась держалочка для носа, я, будучи высоко порядочным человеком, вступил в очередной преступный сговор. Что только лишний раз подтверждало мою очередную тюремную аксиому: «единожды авантюрист, всегда авантюрист»

На одно из свиданий я надел негодные очки, державшиеся на моих больших ушах на честном слове.

При входе в «комнату для визитов» дуболом, как и положено, меня обыскал и пометил в журнале, что на арестанте были надеты очки, а в кармане – три талона на фотографирование (одна фотка – один доллар).

По секретной договоренности с навещавшей меня близкой подругой Галкой Гольдберг, она вошла в зал, надев на свой очаровательный носик новые очки, предназначавшиеся для меня.

По какой-то глупой инструкции присылать очки с воли несколько лет назад запретили. Поэтому за месяц до свидания я списался с моими друзьями – Гариком и Леней Юсимами, владельцами одного из магазинов «Оптика» неподалеку от Брайтона. У них сохранились мои рецепты, и они без труда изготовили мне новые очки. Какой-то повышенной прочности и легкости. Более того – хамелеоны.

Во время двухчасового «визита», в порыве задушевного разговора контрабандисты на счет «раз» сдвинули очки с глаз на голову, на счет «два» сняли, на счет «три» положили их перед собой на пластмассовый столик. Вместе с яблочным соком, йогуртом и нездоровым гамбургером из «вендинг-машины»[677].

Остальное было делом техники. На счет «четыре» очки поменялись местами, хотя по-прежнему оставались лежать на столе. На счет «пять» японское титановое чудо оказалось на моем лице, а побитый тюрьмой «инвалид» – на отважной сообщнице.

На самом деле мы здорово рисковали.

Невинные очки в данном конкретном случае считались такой же серьезной контрабандой, как и наркотики, алкоголь или мобильные телефоны. Со всеми вытекающими последствиями и наказанием по полной программе.

Через несколько месяцев после того случая очешная халява закончилась. Менты засекли одного «шлемазла»[678], пытавшегося поменять одни очки на другие. Зэка арестовали, против его брата открыли уголовное дело, а в описи «входящего-выходящего» имущества ввели графу «производитель»…

…Несомненно, отдельного «уважительного» слова заслуживала тюремная стоматология.

Как и все остальное в форт-фиксовской больничке, «зубной кабинет» представлял собой печальное зрелище. Два старинных потрепанных кресла, две древние бормашины, два стеклянных шкафчика для причиндалов.

Один к одному – мой школьный медпункт. Не хватало лишь какого-нибудь самодельного санбюллетеня типа «Осторожно, кариес!» и переходящего вымпела от горздравотдела.

В социалистические декорации абсолютно органично вписывался тюремный дантист и его боевая помощница, появлявшиеся у нас на Южной стороне полтора дня в неделю. Он – румын, она – албанка. Представители стран бывшей народной демократии. Оба – предпенсионного возраста и говорившие на очень понятном «Immigrant English»[679], то есть произнося все звуки, включая обычно непроизносимые.

С доктором Клаудиуеску я быстро нашел общий язык. Общий – в буквальном смысле. Язык межнационального общения, на котором иногда тайно переговаривались между собой зэки из бывших стран Варшавского договора. На русско-марксистско-ленинском.

Сидя в кресле с полуоткрытым ртом, я называл его «tovarisch doctor», он меня «drug». При этом мы живо и радостно вспоминали золотые унитазы Чаушеску, румынскую обувку и мужские рубашки, поцелуи Леонида Ильича, международный салат оливье (вот уж не знал), деда Мороза и ностальгические очереди за коврами-едой-туалетной бумагой. То есть общались в неформальном режиме и даже обменивались рукопожатиями в начале и в конце наших встреч. Запрет, табу, красный свет для всех без исключения тюремных работников!

Благодаря общему социалистическому «бэкграунду»[680] и вынужденному (для меня) разговору о европейском футболе (о котором я не имел ни малейшего понятия), заключенный № 24972-050 получал от Клаудиуеску особые знаки внимания.

Чистку зубов албанской пулеметчицей Анкой, более-менее своевременные пломбы и даже регулярное присобачивание отлетавшей раз в месяц коронки.

Первое и последнее считалось непозволительной и не предусмотренной «программным заявлением» роскошью. Косметика и ортопедия в Форт-Фиксе не практиковалась – цемента, поделочного материала, времени и квалификации на всех страждущих не хватало. Поэтому тюремная стоматологическая школа специализировалась не на лечении с профилактикой (к тому же румынские пломбы в зубах не держались). Большинству заключенных приходилось довольствоваться удалением. Нет зуба – нет проблемы!

Про современную байду – импланты, протезы, мосты, коронки и прочую ортодонтию речь даже и не шла… От отеческой «заботы» властей о зубах, органах и членах во время заключения можно было легко сойти с ума.

И многие, в общем-то говоря, это делали. Такого количества, мягко скажем, ненормальных людей я не видел с момента экскурсионных поездок в Воронежскую психушку, где когда-то врачевала моя бывшая супружница и «младшая рабовладельница».

Всезнающая федеральная статистика говорила сама за себя и подтверждала мои собственные наблюдения. Немного в общем-то шокирующие. По совершенно открытым данным, найденным мною в уважаемой The New York Times[681], в тюрьмах США пребывало полтора миллиона заключенных, страдающих тем или иным психическим расстройством! Неудивительно, что для борьбы с напастью администрация каталажки держала целый подотдел – «Psychology Department»[682] с двумя штатными психологинями, на которых не засматривался разве что ленивый. Они, а также доктор-нарколог Мистер Белл царствовали на нескольких семинарах-профанациях и вели индивидуальный прием «легких» депрессушников-невротиков с пограничными состояниями. Пожирателей «прозака».