деле составления летописи. Она не могла являться до конца XIV в., когда на всем Западе, у русских славян, не говоря про Византию, историография дала прекрасные образцы. Правда, в XIII в. в Сербию проникли переводные летописи с греческого, но они были болгарской редакции. Так, летопись патриарха Никифора известна была в переводе 1274 г.; другие византийские хронисты переводились в следующем столетии и позднее, как Манассия (1348), Георгий Амартола (1388), Зонара (1409). Для ознакомления с прочими народами служили у сербов палеи и хронографы, тоже болгарской редакции. Палея — это книга строго историческая, «бытийная», книга «бытия небеси и земли», это всемирная история, изложенная с условной точки. Древнейшая палея относится к концу XIII в. После, с той же целью, стали переводить хроники латинские, например Исидора Севильского с его эпохами. Исидор послужил образцом сербским хронографам, значительно дополненным сведениями о южных славянах. Но вообще западное влияние, как иноверное, с трудом проникало в средневековую Сербию.
Сербская летопись, родившаяся в то же время, составлялась из тех же житий. Сами названия могут служить доказательством, как-то: «Житие и жительство краль и царей србских» (до 1453), «История в кратце о србкскыих царей» (до 1503) и т. п. Эти скудные источники кончаются XVI столетием.
Летопись, приписываемая Нестору (1056–1116). Мы не имеем в виду останавливаться подробно на сводах русской летописи. Последняя в настоящем очерке имеет для нас только сравнительный интерес. Инок Киево-Печерского монастыря, преподобный Нестор, современник Мартина Галла, жил и писал в начале XII в. Неизвестно с точностью, в чем проявилось его участие в составлении славянской «Повести временных лет, откуда есть пошла русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда русская земля стала есть». Известно, что монах Нестор, на которого была возложена обязанность ведения летописной записи Печерского монастыря, списывал жития святых, из которых некоторые вошли после в общий летописный свод для всей русской земли. Он же написал «Чтение о житии и о погублении Бориса и Глеба». Сопоставление этого подлинного труда Нестора[291] с тем, что говорится о том же предмете в начальной летописи, приводит к заключению, что авторами жития и летописей были разные лица. Сверх того, в самой летописи встречаем не одно противоречие, что подтверждает мысль о разных составителях, причем участие в рукописи принимали и светские лица, как, например, в изложении языческого периода, герои которого, такие, как Святослав, не могли бы вызвать сочувствие в монахе.
Важную роль играла личность редактора или, вернее, редакторов разных сводов. Приписка под 1110 г. называет (6624 индикта 9 лета) игумена Михайловского Киевского монастыря Сильвестра, которому принадлежат и некоторые места летописи. Его участие было настолько сильно и настолько доказательнее Нестора, что Костомаров полагал назвать начальную летопись не Несторовой, а Сильвестровой. Текст в филологическом отношении представляет небольшие различия по спискам, от XIV до XVIII вв., число которых доходит до ста шестидесяти восьми. Эти списки группируются по местностям и тогда называются разрядами, а также по редакциям, и называются изводами. Древнейшие своды относятся к XIV в., как Лаврентьевский, который переписал монах Лаврентий в 1377 г., вместе с обширным продолжением событий в приднепровской Руси, Суздале и Новгороде и Ипатьевский список по местонахождению в Ипатьевском костромском монастыре), в начале XV в. Имя же Нестора значится только в заголовке одного позднейшего списка. Одним из письменных источников служит византийский хронист в болгарском переводе, Амартол, который дал сведения о начальной жизни славян на Дунае и о нашествии волохов. Из местных преданий наш летописец воспользовался теми, которые относятся ко времени до Олега.
Он включил в свою повесть общеславянскую начальную историю, что делает честь его пониманию племенного единства. Он останавливается на выделении русских славян. Затем летописец говорит о прибытии варягов и, пользуясь этим случаем, по Амартолу рассказывает древнейший период библейской истории, дополняя рассказ о распределении народов на севере своими сведениями. По поводу вавилонского столпотворения летописец говорит о расселении славян и о пути «из варяг в греки». Он вносит легенду об апостоле Андрее, конечно, не местного происхождения, а занесенную с Юга, говорит о судьбе полян, славян дунайских и дулебов, о расселении славян в Восточной Европе, нынешней России, заимствует из Амартола характеристики разных народов, между прочим половцев. Здесь слишком прозрачны вставки и противоречия, так как сами источники были разнообразны и между собой несогласны. Затем следует погодная летопись Печерского монастыря, причем некоторые годы пустуют, а иногда под одним годом изложено несколько событий. Часто к известному году событие отнесено случайно. Интерес и характер изложения не одинаковы; подробности чередуются с краткостью.
Это обусловливалось источниками. В свод занесены целиком материалы разного качества, фактическая сторона которых не всегда была согласована. Кроме целых летописей вошли рассказы из старых переводов или местного происхождения, документы, договоры Олега, Игоря и Святослава, в переводе с греческого, духовная Владимира Мономаха, жития, именно Св. Владимира, Св. Кирилла и Мефодия, принадлежащие монаху Иакову, Св. Бориса и Глеба того же автора в сокращении, извлечения из Палеи, из византийских авторов и проч.
Высокое достоинство Нестора — его любовь к просвещению. Он понимает последнее исключительно в церковном смысле, но другим оно и не могло быть. Превыше всего он ценит книгу. Он специально останавливается на вопросе о славянских письменах. В распоряжении Св. Владимира о распространении грамотности он видит исполнение пророчества: «И в тот день глухие услышат слова книги, и прозрят из тьмы и мрака глаза слепых»[292]. Любовь к просвещению заставляет его вдаваться в такого рода соображения, которые, будучи старыми, обладают всей прелестью новизны: «Велика бывает польза от ученья книжного; книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость обретаем и воздержанье от словес книжных; се бо суть реки напаяющи «вселенную, се бо суть исходища мудрости; книгам бо есть не нечетная глубина; сими бо в печали утешаеми есмы, си суть узда въздержанью… Аще бо поищеши в книгах мудрости прилежно, то обрящещи ведикую пользу души своей; иже бо книги часто чтет, то беседует с Богом или святыми мужы». Все это незаученные возвышенные речи; в них слышится убежденность; они чужды риторики. Нестор избегает холодных поучений. Все его нравоучения — а их много — вытекают из фактов и служат их развитием. Пользу монастырей для общества того времени, их просветительную роль он выводит из условий и обстановки обителей ему современных, говоря о Феодосии Печерском; вред волхвования, под которым летописец понимает суеверие, вытекает из рассказа о волхвах, чем выясняется бессилие бесов. По характеру все поучения Нестора исполнены искренности и теплого чувства.
Его добросовестность и беспристрастие вне всякого сомнения. Редкий из рассмотренных нами летописцев был в
