Я отправился спать, но вскоре снова проснулся, на сей раз из-за жизнерадостного колокольного звона, разносившегося над монастырем. День начался рано. Некоторое время я лежал, прислушиваясь к необычному ритму греческого колокольного звона:
Линн-тоу, линн-тоу, линн-линн-тоу,
Линн-линн-тоу, линн-тоу,
Линн-линн-тоу, линн-тоу.
Я открыл дверь и увидел молодого монаха на колокольне, почти на уровне моей галереи; в каждой руке у него было по веревке. Два колокола раскачивались, издавая триумфальный призыв, разносившийся над монастырем, над безжизненной равниной Эль-Раха и вверх по склонам великих гор, еще погруженных в тень, несмотря на то что солнце уже взошло. Под колокольный звон монахи покидали кельи и шли к церкви. Я видел, как они поднимаются и спускаются по лестницам, огибают длинные открытые коридоры и галереи и успевают к точно установленному времени войти в юстиниановскую церковь, фундамент которой лежит ниже современной мостовой.
6
В дневном свете монастырь выглядел еще больше похожим на крепость. Наверное, его можно сравнить с миниатюрным средневековым городом — извилистые улицы, тесные скопления домов разной высоты и стиля, невероятно запутанная планировка (сказывались века перестроек внутри ограниченного пространства).
Вокруг всей внешней стены монастыря идет смотровая галерея, достигающая в среднем груди человека, у амбразур по-прежнему стоят несколько древних пушек того же типа, что я видел в садах отставных военных; их можно направить на горы. Полагаю, эти приземистые, грозные на вид орудия палят по праздничным дням, когда к звону колоколов и глухим ударам семантрона добавляют салют в стиле XVIII века.
Пока я завтракал в одной из комнат на галерее, пять или шесть котов разных мастей, среди которых не было двух похожих, подобрались поближе и выжидающе прохаживались возле двери. Они кидались на любые кусочки съестного, которые им бросали, но мгновенно исчезли, как настоящие ведьмы, когда я попытался заманить их внутрь комнаты. Если вы вообразите кошку, которая могла бы вписаться в столь плебейское сообщество, как стая или стадо, то я бы сказал, что коты Синая живут стаей, поскольку эти животные в монастыре повсюду: эти коты не знают угрозы со стороны собак, но не ведают радости есть рыбу, понятия не имеют о наслаждении, которое способны принести мисочка молока или уютное тепло камина. Котята — единственные юные существа, оживляющие это место своей красотой, а кошки-матери — единственные представительницы женского пола, когда-либо обитавшие в этом монастыре. Кошки Синая, как и их собратья в Лондоне, отдают явное предпочтение бесконечному и многоуровневому пространству крыш. Ловкий кот способен пройти по кровлям из конца в конец монастыря, а для тех, кто любит карабкаться по черепице, здесь просто сплошное изобилие. Но у котов Синая есть своя работа: они избавляют монахов от крыс и змей.
Бледный молодой монах в толстых очках прибыл с заданием от настоятеля показать мне монастырь. Его звали брат Гавриил. Когда мы спускались с галереи, мы увидели двенадцать старых монахов, сидевших за раскладным столом на солнышке, которое пригревало монастырь. Они занимались повседневным делом: перебирали зерно, очищая его от камешков и прочих примесей. Они заулыбались, заметив нас, а кое-кто даже встал и подошел поближе, чтобы сердечно пожать мне руку. Одни говорили: «Кале мера», другие: «Бонжур», а один поздоровался со мной по-английски.
Работа их была очень простой. Каждый монах высыпал перед собой горку зерна, а потом погружался в весьма долгий и трудоемкий процесс перебора, пересыпая чистое зерно в одну кучу, а мусор отбрасывая в сторону.
Мы прошли через теплый золотой уголок и оказались в прохладной тени, куда еще не успели добраться солнечные лучи. Полагаю, прожив некоторое время в обители, каждый монах привыкает к этому чередованию пятен света и тени, тепла и прохлады, поскольку монастырь расположен высоко в горах и солнце уделяет ему лишь частичное внимание, а после двух часов дня вообще скрывается за гигантскими пиками горы Синай.
Я попросил сопровождавшего брата провести меня вокруг внешней стены, насколько это возможно; иногда нам приходилось склонять головы, вступая в низкие туннели, а иногда мы выходили на смотровую галерею, с которой открывался великолепный вид на отдаленные скалы. Когда в этой стене впервые сделали амбразуры, они предназначались не для пушек и мушкетов, а для лучников. Мы зашли в темную камеру, где была установлена такая огромная лебедка, что запустить ее смогли бы совместными усилиями лишь несколько монахов.
Эта машина использовалась для того, чтобы поднимать посетителей на стену в люльке. Она была установлена в 1600 году и действовала вплоть до начала британской оккупации Египта. Она и сейчас в рабочем состоянии, заверил меня брат Гавриил, ее запускают, если нужно доставить в монастырь нечто тяжелое или слишком большое, что не проходит в узкие ворота. Пока мы разглядывали лебедку, два послушника принесли мешок того, что могло бы показаться бурыми камнями, но, поскольку я уже бывал в коптских монастырях, то понял, что это твердый хлеб, который следует размачивать, чтобы он стал съедобным. Послушники открыли дверь «пентхауса» и взялись за ворот, на который был намотан канат. Взглянув вниз, я увидел группу бедуинов, стоявших под стеной и с нетерпением смотревших наверх.
— Они пришли за хлебом, — пояснил брат Гавриил. — Мы каждое утро подаем им хлеб.
Я пришел в восторг от того, что смог увидеть на практике старинный обычай, сохранившийся на Синае. Стоявшие внизу арабы постоянно проживают неподалеку от монастыря, они известны под именем джебелийя. Это племя ничем не занимается, только ждет у монастыря, пока им дадут какое-нибудь поручение вне стен обители. Говорят, эти люди по крови не арабы, а потомки римских рабов с Черного моря и сотни египтян, которых вместе с женами и детьми переселил в эти края император Юстиниан для защиты монахов и помощи при постройке стен. На протяжении веков монахи кормили этих людей, чему я стал свидетелем, выдавая пропитание ежедневно, в девять утра.
Сначала на конце веревки подняли связки хвороста, а потом спустили мешок с хлебом, который сразу же подхватили; оборванные, нищие люди ожидали его с таким нетерпением, что сразу начали делить припасы, причем между некоторыми вспыхивали споры.
Довольно странно, что монахи поддерживают систему обмена с арабами с помощью традиционной веревки и ворота, поскольку сегодня никакой опасности нападения уже нет. Хотя джебелийя теперь являются мусульманами, их предки некогда были христианами, и, вероятно, какие-то следы почтения к христианству среди них сохранились, так как они верят в магические силы монахов, якобы способных вызывать дождь или удерживать его. Это убеждение сегодня такое же стойкое, как и во времена Буркхардта, посетившего монастырь в 1816 году и услышавшего от арабов подобные легенды. Судя по всему, бедуины считают, что дождь на Синае можно вызвать или остановить, открывая или закрывая книгу, которую Господь дал Моисею на вершине горы Синай, и что эта книга якобы находится в распоряжении монахов. Буркхардт рассказывает, как однажды бедуин, у которого потоком воды смыло в пропасть верблюда и овцу, приехал к стенам монастыря и стал палить из ружья, а когда его спросили, почему он это делает, он гневно воскликнул: «Вы открыли книгу так широко, что мы все утонули!»
