будут жить вечно. Страх – наше самое главное и самое современное оружие. Впрочем, он всегда был и будет вне времени. Огонь. Бактерия, вирус. Атом. Лазеры. И вот теперь малахитовая трава. Говорят, что история движется по кругу, но я предпочитаю мыслить, что история раскручивается спиралью, и некоторые обороты до боли напоминают те, что остались позади. Я бы с превеликим удовольствием посмотрел, как от труда всей моей жизни горят миры. И, сдаётся мне, быть огню, если кто-то осмелится сопротивляться нашей армии. Если вы, полуартифекс Репрев, могли бы без искренника заглянуть в мою душу, вы бы увидели, что я перед вами честен. Гохуа, будьте добры, расскажите нашему полуартифексу, на чём ещё, помимо малахитовых бомб, мы специализируемся.
– С большим удовольствием, ваше превосходительство! – лебезил перед генералом художник-карлик, плавно передвигаясь в полусогнутом виде и отвешивая бесчисленные поклоны. Репрев мог поспорить, что под костюмом у художника пряталась заискивающая улыбка. А может, и полное безразличия, выглаженное лицо. – Так, что у нас сегодня на ужин… Пройдёмся по списку: шесть грозовых облаков, три из которых – с кровавым дождём: огромная благодарность экспедиционному отряду за доставку красной пыли с одной известной красной планеты. Такого повергающего в трепет красного цвета больше нигде не достать!
– В ещё больший трепет врага может повергнуть только настоящая кровь, – буркнул генерал. – Но от неё вы почему-то отказались. Когда враг узнает состав вашего дождя, весь ваш хвалёный трепет вмиг станет смехом, который будет слышно даже здесь, в артели!
– Ох, как ваша критика несправедлива, как она бьёт по самолюбию художника! Я бы предпочёл, чтобы меня всю жизнь кормили мандаринами, лишь бы попусту не критиковали! По моему скромному мнению, краска с красной планеты пугает сильнее, чем кровавый дождь. Кровавый дождь – до скрежета в зубах пошло. Не для этого мы призываем чёрные тучи из чёрной краски, добытой из самого тёмного уголка Вселенной, смешанной с самой чёрной ночью в день, когда была война, а для того, чтобы на всей планете непрекращающимся дождём смыло все посевы, затопило города, упала температура и…
– Гохуа, – прервал его Зорвед. – Дальше по списку. Пожалуйста.
– Ах, ну да, ну да! Две тучи с градом огня: красный цвет мы взяли из солнечной магмы и соединили её с ядрышком от ядра нашей первой любви – планеты Земли. Красный – мой фаворит! – пискнул Гохуа, сжавшись, как птица в гнезде. – Армрама!
– Вот скажи, зачем ты всё время вставляешь в свою речь бенгардийский? – недовольно спросил Зорвед.
– Не знаю – по-моему, звучит убедительнее!
– А ну, прекращай. Так делают только глупцы. И ничего новаторского в этом нет. Не позорь нас перед гостем. Прошу тебя, – Зорвед говорил медленно, словно пережёвывая слова.
– И что, даже по-смиллиански нельзя? – взмолился, падая на колени, Гохуа.
– Ты не знаешь смиллианского.
– Грамодия де но! – возмутился Доу-эль-Сет.
– А если я придумаю свой бенгардийский? – не терял надежды Гохуа.
– Его превосходительство…
– Да знаю-знаю… – раздосадованно бросил художник. – Так, ну что у нас там дальше… Ага, пять тонн бобельгонов с планеты Эосфар. Попрошу не путать с гонобобелем, пожалуйста!
– Я всё равно впервые о них слышу, – пожал плечами полуартифекс с зачатками простодушной улыбки на губах.
– Бобельгоны, – принялся объяснять с важным видом Гохуа, приняв осанку, – это такие насекомоподобные создания, у которых панцирь напоминает ягоду голубики. Бобельгоны могут сворачиваться в клубок, как перепуганные мокрицы, только, в отличие от мокриц, эти твари ничего не боятся. Висят себе на веточке и поджидают, поджидают свою жертву. И когда жертва купится на их обман, голубички захочет, тогда-то бобельгоны и…
– Тогда-то, – продолжил за Гохуа Зорвед, – бобельгоны пробираются к вам под одежду и защекочивают до смерти. Но удивительно вовсе не это…
– Мне бы и этого хватило, – сказал Репрев.
– Но удивительно не это, – твёрже, с нажимом, повторил Зорвед. – Удивительно, что от кинокефальского, да и вообще от любого смеха, они растут и могут вырасти до размера планеты, увести планету с орбиты, сделав из неё блуждающую планету, и будет бобельгон катать её по остывающим пескам Вселенной, как скарабей гонит по пустыне навозный шар.
– Какой… кошмар, – выдавил Репрев, сглотнув. – Вы говорите, что бобельгоны как голубика. А где вы берёте голубую краску?
– Мы черпаем её из морей прямо из космоса, – ответил за художника Цингулон. – И смешиваем с голубикой. Иногда, по необходимости, добавляем в краску чернила осьминогов.
– Наверное, всё это стоит уйму сильфий, – задумался Репрев, сделав умное лицо, будто что-то считая про себя.
– А то, – хмыкнул генерал. – Получение малахитовых красок требует колоссальных затрат. С одних продаж фильтров для воздуха стоимость краски не отбить. А финансирования с Терция-Терры едва хватит на то, чтобы покрасить забор.
– Как же тогда? – спросил Репрев.
Ответ прозвучал просто:
– Щедрые благотворители.
– И с чего они с вами так щедры?
– О, полуартифекс Репрев, я каждый день задаю себе тот же вопрос! – загадочная улыбка заиграла на губах Цингулона.
– На этом список, я полагаю, не заканчивается? – спросил у Гохуа полуартифекс.
– О, нет! У нас сегодня дел невпроворот, а именно: две тонны кинокефальих мух – это которые кусают всех подряд, заражая бешенством, у них ещё узор в виде собачьей головы на брюшке; восемьсот девяносто литров концентрированной тьмы – если останется чёрная краска; стадо горгонопсов в количестве сорока трёх голов.
– Что за горгонопсы? – почему-то сильнее всего Репрев удивился именно горгонопсам.
– Всё вам разжуй и в рот положи. Включите вы, в конце концов, воображение! – взъелся художник, устав от того, что его постоянно перебивают.
– Кто такие горгонопсы? – тихо повторил себе под нос Репрев, взглянув на генерала. Но Цингулон молчал. Полуартифекс продолжил громче: – Как вы успеваете переделать за день такой огромный объём работы: тысячи, тонны…
– Вы правы, – ответил Зорвед. – Мы без дела не сидим. Тут нам на подмогу приходит калькировальное зеркало. Достаточно бросить в него воображаемое, и к тебе в руки сразу же вернётся его точная копия! Правда, у калькировального зеркала имеется один маленький недостаток…
– Малю-ю-ю-сенький такой, ну просто с ноготок! – подпевал Гохуа.
– Гиластикуу ке я! – согласился Доу-эль-Сет.
– Если воображаемое, так скажем, не довообразилось: вы где-то допустили просчёт, на что-то, допустим, отвлеклись, и все ваши бобельгоны благополучно издохли…
– Непорядок!
– Динарсиома!
– А краску вы потратили, – продолжал Зорвед. – А краска недешёвая – жизни не хватит расплатиться. И вроде бы – ну и артифекс с этой краской: ну скажите, кто не ошибается? Думаете, такие великие художники, как мы, не ошибаются? Ещё как ошибаются! Бывают дни, когда мысли так и роятся у вас в голове или просыпается совесть, неважно, всё
