способствовали их общению — как друг с другом, так и с другими детьми, как в любой человеческой семье. Нет, мы ни в коем случае не поощряли их интерес друг к другу. Да, мы были даже против их взаимной симпатии…
Несчастный случай с наблюдателем потребовал вообще чуть ли не поминутного отчета. Да, дети узнали, что мы стараемся их поссорить. Да, мой сын взял без спроса машину — у человеческих детей такое случается ежедневно. Да-да, это всецело моя вина — я не закрыл окно, выглянув наружу ему вслед. Да, в тот день было довольно ветрено. Да, ветер был именно в направлении наших окон. И усилился к вечеру. Нет, я просто забыл проверить окно в ожидании возвращения детей. Нет-нет, дети, конечно, заметили случившееся с наблюдателем, но нам удалось отвлечь их внимание выяснением наших собственных отношений. Да нет, я не помню, сколько точно времени это заняло, но вряд ли долго — наблюдатель оказался в отличной физической форме. Да, конечно, я догадывался, что нас пригласят для выяснения обстоятельств, и предупредил детей, что нам троим нужно пойти в гараж, чтобы отрегулировать машину. Нет, честно говоря, я не помню, чью…
Хорошо после полуночи меня отпустили. В ту же самую мою комнату, которая не вызвала у меня ни малейшего чувства ностальгии. Тем более что как только за мной захлопнулась дверь, выяснилось, что она еще и на замок закрылась. Похоже, моя нынешняя степень прегрешения с лихвой превзошла все предыдущие случаи, из которых я давно уже сделал вывод, что уровни неодобрения руководства и ограничения физической свободы находятся в прямо пропорциональной зависимости. Я схватился за телефон, потом рука у меня замерла на месте. А если Тошу еще не отпустили? А если он в телефоне звук не отключил? Даже если отключил — если они заметят, как он дернулся? Вот так, по глупости, выдать им наше чуть ли не единственное преимущество?
Я продержался еще часа полтора. Почувствовав, что эта комната постепенно превращается в пыточную камеру без всякой музыки, я все же набрал Тошин номер — держа палец в полной готовности на кнопке отбоя. Но сбросил меня он. Почему его они так долго мытарят, заволновался я, но через минуту телефон пискнул, и на экране появилось сообщение: «Пиши. Подслушать могут».
Смс всегда доводили меня до бешенства, но он был прав. Минут через сорок выяснилось, что, в целом, мы с ним поведали одну и ту же историю. С некоторыми отклонениями, конечно, но их с легкостью можно было списать на взгляд на ситуацию с разных сторон и наше легкое отчуждение в последнее время.
С Максимом, как я и предполагал, связаться удалось только мне. Оказалось, что он пошел даже немного дальше. Он признал, что обучал Дарину своим темным приемам — поскольку наблюдатель, с которым он, между прочим, вполне мог бы и раньше договориться, уже успел донести об этом. Но базу он под это подвел по-темному изобретательно: люди, видите ли, что угодно готовы объяснить экстрасенсорными способностями, да еще и передавшимися по наследству. Таким образом, из его версии следовало, что ему не только удалось убедить Дарину, что в ее таланте нет ничего из ряда вон выходящего, но и направить ее усилия на его развитие, а не поиски его причин. Черт, свои его потом, небось, еще и к награде представят!
По крайней мере, уже сейчас ему одному на ушко шепнули, что наш вопрос будет решен сегодня, до утра. Ну, почему темные всегда за своих горой стоят, а наше руководство лишь губы печально поджимает, когда всякие трутни, земной жизни не нюхавшие, заслуженных ветеранов ногами пинают?
Вызвали нас действительно ровно в шесть утра. Всех. Только выйдя в коридор, я увидел в нем и Тошу, и Максима. Мне к манящей двери было ближе всех, и я чуть задержался, поджидая собратьев то ли по оружию, то ли по скамье подсудимых. Тоша передвигался какими-то дерганными, роботоподобными движениями — как всегда, когда его загоняли в угол и он был готов отбиваться до последнего. Как тогда, когда я его впервые, еще в невидимости, у Татьяны в офисе отловил, вдруг вспомнилось мне. Как тогда, когда я узнал о предстоящем рождении Аленки, пришла вдогонку еще одна мысль.
У Максима тоже все лицо углами и линиями пошло — глаза в щелочки сжаты, губы в тонкую ниточку, только ноздри раздуваются и скулы ходуном ходят. У меня сердце екнуло — что еще ему на ушко шепнули? Лично, без права передачи остальным? Он, похоже, то ли мысли мои уловил, то ли на лице их прочитал, но, подходя, резко качнул головой и молча протянул мне руку. От облегчения я даже не задумался, прежде чем пожать ее. Тоша, подойдя последним, ткнул нас обоих кулаком в плечо. Я поморщился — лучше бы силы для отбивания обвинений приберег. Или для боксерской груши, если домой вернемся. Или для наблюдателей, если нет.
Я широко открыл все настойчивее притягивающую нас дверь, и мы, не сговариваясь, протиснулись в нее как-то все втроем. И, также не сговариваясь, остановились на пороге.
Такого количества народа в этой комнате заседаний контрольной комиссии я еще никогда не видел! И мебели определенно побольше стало. Посреди нее, поперек, все также стоял длинный стол, но я не узнал ни одного из сидящих за ним. Честно говоря, я и физиономий таких — властных, величавых, непроницаемо-недоступных — еще никогда не видел. Похоже, наше дело как-то сразу в высшую инстанцию прыгнуло.
Позади стола было целое море лиц. Я заметил среди них, но даже не в первых рядах, своего руководителя, Тошиного, того главного из темных, который в прошлый раз к нам на землю по приглашению Татьяны пожаловал — его я узнал, когда Максим сдержанно и коротко кивнул ему. Но больше я никого рассмотреть не успел — глаза у меня сами собой притянулись к двум столам, стоящим по краям центрального, под прямым углом к нему, и к некоему сооружению чуть в стороне от одного из них.
Если это был и стол, то буквой П — огражденный с трех сторон, за которым, четвертой и живой стенкой, стояли трое… с одинаково непримечательной внешностью, столь почитаемой у внештатников. Вот черт, подумалось мне, накликал-таки скамью! Один из троицы сделал повелительно-приглашающий жест, и мы, переглянувшись, направились к столбу позора.
Как-то неосознанно я оказался посредине между Тошей и Максимом. И получил возможность получше рассмотреть стоящий почти напротив, перпендикулярно к центральному, стол.
