а тем более путника в положении Данглара.
В окружающем мраке глаза его приобрели ту зоркость, которая обычно сопровождает первые минуты сильных душевных волнений и которая от напряжения впоследствии притупляется. Раньше чем испугаться, человек видит ясно; от испуга у него в глазах двоится, а после испуга мутится.
Данглар увидел, что у правой дверцы скачет человек, закутанный в плащ.
«Должно быть, жандарм, – сказал он себе. – Неужели французская полиция сообщила обо мне по телеграфу папским властям?»
Он решил положить конец неизвестности.
– Куда вы меня везете? – спросил он.
– Dentro la testa! – угрожающе повторил тот же голос.
Данглар обернулся к левому окну.
И у левого окна скакал верховой.
– Я попался, – вздрогнув, пробормотал Данглар.
И он откинулся вглубь кареты, но уже не для того, чтобы вздремнуть, а чтобы собраться с мыслями.
Немного погодя взошла луна.
Из глубины кареты Данглар бросил взгляд на равнину и снова увидел те огромные акведуки, каменные призраки, которые он уже заметил раньше; но только теперь они были уже не с правой стороны, а с левой.
Он понял, что карета повернула и что его везут обратно в Рим.
– Я погиб! – прошептал он. – Они добились моей выдачи.
Карета продолжала нестись с ужасающей скоростью. Прошел томительный час, каждый новый призрак на его пути с несомненностью подтверждал беглецу, что его везут обратно. Наконец, он увидел какую-то темную громаду, и ему показалось, что карета налетит на нее. Но лошади повернули и поехали вдоль этой темной громады; то была стена укреплений, опоясывающих Рим.
– Что такое? – пробормотал Данглар, – мы не въезжаем в город; значит, это не полиция арестовала меня. Боже милостивый! Неужели...
Волосы зашевелились у него на голове.
Он вспомнил рассказы о римских разбойниках, которым не верили в Париже; вспомнил, как Альбер де Морсер развлекал ими г-жу Данглар и Эжени в те времена, когда он должен был стать зятем одной из них и мужем другой.
– Неужели грабители! – пробормотал он.
Вдруг колеса застучали по чему-то более твердому, чем песчаная дорога. Данглар собрался с духом и выглянул: его память, полная подробностей, которые описывал Альбер, подсказала ему, что он находится на Аппиевой дороге.
Налево, в низине, виднелась круглая выемка.
Это был цирк Каракаллы.
По приказанию человека, скакавшего справа, карета остановилась.
В то же время с левой стороны открылась дверца.
– Scendi![20] – приказал чей-то голос.
Данглар немедленно вышел из экипажа; он еще не мог говорить по-итальянски, но уже понимал все.
Барон, ни жив, ни мертв, оглянулся по сторонам.
Его окружали четыре человека, не считая кучера.
– Di quà[21], – сказал один из этих четырех, спускаясь по тропинке, которая вела в сторону от Аппиевой дороги, среди неровных бугров римской равнины.
Данглар беспрекословно последовал за своим вожатым и, даже не оборачиваясь, чувствовал, что остальные трое идут за ним по пятам.
Однако ему показалось, что эти люди, подобно занимающим посты часовым, останавливаются, один за другим, через равные промежутки.
Пройдя таким образом минут десять, в продолжение которых он не обменялся ни единым словом со своим вожатым, Данглар очутился между небольшим холмиком и зарослью высокой травы; три безмолвно стоящих человека образовали треугольник, в центре которого находился он сам.
Он хотел заговорить, но язык не слушался его.
– Avanti![22] – сказал тот же резкий и повелительный голос.
На этот раз Данглар понял превосходство; ибо слово было подкреплено делом: шедший сзади него человек так основательно его подтолкнул, что он налетел на провожатого.
Этим провожатым был наш друг Пеппино, который двинулся сквозь высокую траву по такой извилистой тропинке, что только куницы да ящерицы могли бы счесть ее проторенной дорогой.
Пеппино остановился перед невысокой скалой, поросшей густым кустарником; в расщелину этой скалы он скользнул в точности так же, как в феериях проваливаются в люки чертенята.
Голос и жест человека, шедшего по пятам Данглара, вынудили банкира последовать этому примеру. Сомнений больше не было: парижский банкрот попал в руки римских разбойников.
Данглар повиновался, как человек, не имеющий выбора и от страха ставший отважным. Невзирая на свое брюшко, плохо приспособленное для того, чтобы пролезать в расщелины скал, он протиснулся вслед за Пеппино, зажмурив глаза, съехал на спине вниз и стал на ноги.
Коснувшись земли, открыл глаза.
Ход был широкий, но совершенно темный. Пеппино, уже не скрывавшийся теперь, когда он был у себя дома, высек огонь и зажег факел.
Вслед за Дангларом спустились еще два человека, образовав арьергард, и, подталкивая его, если ему случалось остановиться, привели его по отлогому ходу к мрачному перекрестку.
Белые стены, с высеченными в них ярусами гробниц, словно глядели черными, бездонными провалами глаз, подобных глазницам черепа.
Стоявший здесь часовой взял карабин наперевес.
– Кто идет? – спросил он.
– Свой, свой! – сказал Пеппино. – Где атаман?
– Там, – ответил часовой, показывая через плечо на высеченную в скале залу, свет из которой проникал в коридор сквозь широкие сводчатые отверстия.
– Славная добыча, атаман, – сказал по-итальянски Пеппино.
И, схватив Данглара за шиворот, он подвел его к отверстию вроде двери, через которое проходили в залу, служившую, очевидно, жилищем атамана.
– Это тот самый человек? – спросил атаман, погруженный в чтение жизнеописания Александра, составленное Плутархом.
– Тот самый, атаман.
– Отлично; покажи мне его.
Исполняя это невежливое приказание, Пеппино так стремительно поднес факел к лицу Данглара, что тот отшатнулся, опасаясь, как бы огонь не опалил ему брови.
Отвратительный страх искажал черты этого смертельно бледного лица.
– Он устал, – сказал атаман, – укажите ему постель.
– Эта постель, наверно, просто гроб, высеченный в скале, – прошептал Данглар, –
