и тогда он принес пару газет, где упоминались наши имена. История Красавицы и Чудовища муссировалась на первой странице. Читатели жаждали пикантных подробностей. Хулиана и Педро осаждала пресса. «Без комментариев», — отвечали они. Клаудио и Альберто тоже хранили молчание. По крайней мере, самые близкие меня не предали.
Хосе Куаутемока изображали особо опасным преступником. Меня обвиняли в пособничестве бунту. Силовики изучили мою биографию и передвижение средств на моих банковских счетах. До смешного: меня связывали с наркокартелем и подозревали в отмывании денег. Моя репутация погрязла в зловонном болоте лжи и полуправды. В голове звучали слова Альмейды: «Кто таскается в свинарник, оказывается вымазан свинячьим дерьмом».
Франсиско был прав: газет лучше не читать. У меня начались приступы паники и бессонница. Меня успокаивали только объятия Хосе Куаутемока, его нежность и наша бешеная сексуальная активность. «То, что не убивает, делает тебя сильнее» — затасканное выражение, но я за него ухватилась. Я была уверена, что выйду из этой передряги, лучше владея собой, сильнее любя и ничего не боясь. Меня вдохновляло спокойствие Хосе Куаутемока. Он, казалось, ни в чем не сомневался. Попросил у Франсиско пачку бумаги и печатную машинку. «Мне нужно рассказать истории прежде, чем они забудутся», — сказал он. Ночами он безостановочно стучал на машинке, а по утрам мы читали его тексты вслух, и я позволяла себе вносить кое-какие предложения и изменения.
По каждому из наших домов мы ходили голые и занимались любовью в каждом уголке: в кухне, в гостиной, во дворике. Хосе Куаутемок был бесконечно изобретателен. Он засовывал кусочки льда мне в вагину и высасывал их оттуда, сажал меня на стол, чтобы входить в меня на разной высоте, смотрел, как я, сидя на стуле, мастурбирую, мы пробовали золотой дождь и самые невероятные позы. За один вечер у нас бывало больше секса, чем у меня с Клаудио за год. И я не желала останавливаться. Я хотела больше и больше.
Каждый оргазм напоминал мне о том, почему я с ним: чтобы избавиться от прогрессирующего обызвествления, убивавшего меня изнутри. На мне наросла корка, и я сама себя не узнавала. Каждая вибрация, каждая фибра наслаждения, каждый закоулок, исследованный губами, языком и пальцами Хосе Куаутемока вели меня прямиком к ядру жизни, МОЕЙ жизни. Я надеялась, что мои дети когда-нибудь поймут это или, даже лучше того, в самих себе обнаружат желание и силы, чтобы бороться за это ядро.
Две недели спустя Сампьетро сказал, что в следующий раз нам лучше переехать по отдельности, в разное время. Сначала Хосе Куаутемок, а потом, через несколько часов, я. Один человек меньше выделяется и не привлечет внимания соседей. «К тому же, — добавил он, — если поймают, то лучше уж одного, а не обоих». Я отказалась. Если я буду одна, приступы паники усилятся. Я не могла находиться без Хосе Куаутемока ни единой секунды. Мы даже в уборную ходили вместе. Раньше я и представить себе не могла, что буду испражняться на глазах у другого человека, тем более у мужчины. А с ним я делала это совершенно спокойно. Он даже вытирал мне задницу, и мы обсуждали результаты похода в туалет, включая размеры. Когда я писала, он подставлял пальцы, струя лилась прямо в ладонь. Потом он облизывал ее, и это невероятно меня возбуждало. В моем кругу нас назвали бы извращенцами, отвратительными любителями непристойностей. Если бы я хоть заикнулась о чем-то таком Клаудио, он сразу обозвал бы меня вырожденкой или чудовищем. Я впервые в жизни наслаждалась истинной близостью. Я не знала, как это можно было бы назвать, если не экстремальным проявлением любви.
Сампьетро, конечно, был прав, но и Хосе Куаутемок тоже воспротивился. «Я не собираюсь оставлять ее одну», — твердо сказал он. «Мы о ней позаботимся», — возразил Франсиско. Хосе Куаутемок оставался непреклонен. «Вы проведете порознь не больше получаса. Так вас безопаснее провести незамеченными по району, да и нам логистику облегчите», — увещевал Сампьетро.
В конце концов он нас убедил. Наша поездка за границу должна была вот-вот состояться, и следовало быть особенно осторожными, чтобы ничего не испортить. Мы должны были вылететь на частном самолете в Гватемалу, а оттуда — в Доминиканскую Республику. Там мы будем во временном убежище, пока не решится вопрос о месте постоянного. «Добудем вам свободу», — заверил нас Сампьетро. Неисчерпаемые юридические и финансовые ресурсы Франсиско вселили в меня надежду. Отъезд становился реальнее с каждым днем.
Перед уходом Хосе Куаутемок отдал мне револьвер Альберто. Научил заряжать, взводить курок, держать, целиться и прятать за поясом, чтобы под одеждой было не видно. «Всегда ходи с ним».
Мы поцеловались, и он ушел. Увидев в окно, как он идет без меня по улице, я впервые испугалась. И я не могла контролировать свой страх. Вскоре он перешел в нестерпимое желание выбежать на улицу с оружием в руках и проорать: «Я Марина Лонхинес! Попробуйте меня взять, если осмелитесь!»
Окопный синдром снова дал о себе знать.
Машина дочитал заметку в бульварной газетенке и улыбнулся. «Шакалы бегут из Восточной тюрьмы», — гласил заголовок. Хосе Куаутемок упоминался в числе самых опасных преступников среди сбежавших, и его поимка объявлялась приоритетной. Между правительством и «Теми Самыми» разразилась потасовка, и даже если нарко победят, им придется еще долго чинить поломанное. Сейчас блондина вряд ли охраняют. Сезон охоты официально открыт. Это властям, может, трудно найти Хосе Куаутемока. А бандитам как два пальца обоссать. Есть такая шутка: «Кто-нибудь когда-нибудь видел слона, спрятавшегося за цветком?» — «Нет, никогда». — «Они просто хорошо прячутся». Бандиты — мастера искать за цветочками, а Хосе Куаутемок — слон размера XXXXXXXL. Всего-то и нужно просмотреть все цветы.
Стоило только «Тем Самым» ослабить контроль, и мыши пустились в пляс. Пока боссы бодались с правительством, мелкие сошки взялись за старое. Снова повадились воровать, насиловать, похищать, грабить, обирать, вымогать. Воспользовались, так сказать, акцией. Показатели преступности взлетели на 1006 % за три дня. Столичная полиция тоже без дела не сидела, взятками свое получила, типа, ты-налетчик-а-я-твой-счетчик, и молчок, а то всем хуже будет. Добавьте к этому салату триста восемьдесят семь зэков, сбежавших из Восточной тюрьмы, плюс еще до хрена — из прочих тюрем. Все они не имели ни малейшего желания реинтегрироваться в общество, а имели очень большое желание наверстать упущенное за годы в кутузке. Бабло им нужно было срочно,
