вернисажей и выставок. Но в то же время я понимаю, что не могу запретить художнику творить. Поэтому я разрешаю им втайне от соседей писать картины. Для этого мы освободили в трёх разных домах целый этаж и благодаря малахитовой траве создали видимость жизнедеятельности для соседей снизу: шаги, шарканье, дверные хлопки, крики, ругань, веселье, детский плач. Никаких знакомств, никаких контактов. Картины мы упаковываем и отправляем на хранение в банковскую ячейку на Терция-Терре. Художники живут далеко друг от друга, и маловероятно, что они могут столкнуться на одной улице: им также запрещено покидать свой район без согласования со мной. В сущности, вы первый, кто увидит их вживую. Надеюсь, вы цените проявленное к вам доверие, полуартифекс Репрев.
– Ценю, – ответил полуартифекс, и какое-то жгучее любопытство засело в нём, не свойственное его характеру, и хотелось поскорее увидеть этих художников. – Ценю, что мне оказана такая честь. Я вас не подведу.
«Астра бы уже умер от любопытства… И почему я стал так часто его вспоминать? У мальца, наверное, уже грудь болит от икоты. Но… я был бы рад, окажись он сейчас рядом».
– Как художники добираются сюда, если их никто не должен видеть? – спросил Репрев.
– Очень просто. К зданию ведёт тайный подземный ход: он начинается недалеко от базы, войти в него можно через люк, который стережет от детворы и любопытных глаз мой отряд, и только в утренние часы отряд ненадолго покидает свой пост. Так или иначе все любопытствующие попадают ко мне в гости.
Репрев вспомнил, как Агата рассказывала ему о том, как она попала в тюрьму к отряду, и ему стало не по себе.
– Художники приходят к люку в разное время, с интервалом в пятнадцать минут. Этого времени достаточно, чтобы переодеться в скрытные костюмы и занять рабочее место. Именно поэтому я требую от художников пунктуальности – того, чего от настоящего творца добиться сложнее всего. Как требовать от птицы молока. Но нужно отдать должное – они стараются, очень стараются и ещё ни разу не отклонились от графика. А сейчас я попрошу вас отвернуться, полуартифекс Репрев, – сказал генерал и пояснил: – На двери каллиграфический код.
Дверь была самой обычной, с ржавым навесным замком, но кое-что в ней всё же было необычно: за стеклом виднелась тьма, а ещё табличка: «Не входить! Опасно для жизни!».
Репрев отвернулся, так и не увидев, какой сложный узор выписывает пальцами генерал – линии, точки, мазки, – и повторить узор, не заучив его наизусть, было невозможно. К тому же каждый палец отвечал за свой цвет: большой палец – за жёлтый, указательный – за чёрный, средний – за красный, безымянный – за зелёный и, наконец, мизинец – за синий.
– А что будет, если вы потеряете руку? А если вторую? А если лишитесь обоих ног?
На последнем вопросе генерал посмотрел на своего полуартифекса как на существо, дважды, нет, трижды обиженное природой, и, наверное, в душе пожалел, что выбрал его, а не Астру на роль полуартифекса. А существо, трижды обиженное природой, смотрело на него с невинной улыбкой, но так и не дождалось ответа.
Когда доктор закончил рисунок, дверь исчезла вместе с замком и открылся проход.
Внутри здание выглядело ещё необычнее, чем снаружи: двенадцатигранник из абсолютно чёрного материала, а свет прожекторов на жёлтых штативах каким-то интересным образом серовато высвечивал все грани. Но если спросить тех, кто находился сейчас внутри двенадцатигранника, темно ли здесь или светло, они бы без раздумий ответили, что темно, как под вечерними фонарями или ночью дома под ночником. Тьма усыпляла, но те, кто встречал в ней гостей, не знали сна.
Кинокефалы – а это были кинокефалы, потому что полуартифекс первым делом поверхностно прочёл их души, – в облегающих чёрных костюмах, как у ныряльщиков, ходили по двенадцатиграннику, как ходят по небу созвездия: они сами как созвездия: на их костюмах блуждали нарисованные светящимся в темноте мелом геометрические фигуры – линии.
«Чем они здесь занимаются?» – подумал Репрев. Но вскоре понял чем.
– Ваше превосходительство, вы забыли фильтр! – издал крик самый высокий из трёх чёрных костюмов, схватившись за щёки; из его рук выпала, глухо ударившись об пол, длинная кисть, похожую на ту, которой орудуют маляры. Двое других чёрных костюмов – карлик и средний – тоже побросали свои кисти и кинулись к своему генералу.
– Отбросьте чувства, – равнодушно произнёс генерал. – Я своё пожил. Позвольте представить вам ваше новое начальство – полуартифекса Репрева!
Из-за спины генерала скромно вышел Репрев, чья голова всё это время разоблачающе возвышалась над его треугольной безгривой головой.
– Ах вы… ваше превосходительство! – взвизгнул чёрный карлик. – Решили нас разыграть! Грустно пошутить! Так это у вас получилось – извольте! Разыграли! Провели!
– У нас шерсть встала дыбом! – сказал высокий.
– Гломитта-гломера нару! – пробормотал средний.
– Вы должны нас беречь! Где вы ещё возьмёте таких самобытных, таких гениальных, таких абстрактных и авангардных художников, если только… – высокий посмотрел на Репрева и, страстно ахнув, подлетел к нему. – Шедевр! Истинный шедевр! Словно сошёл с полотна… Вы всегда были таким?
– Каким? – не понял Репрев.
– Таким мощным, крепким, скульптурным… Да, точно, скульптурным, как творения великого скульптора Одониса!
– А, вы об этом… – дошло наконец до полуартифекса. – Да, раньше я был другим, – немного грустно сказал он.
Высокий, как в припадке, бросился на пол, взметнул руку и залился до того наигранными рыданиями, что Репрев смешался.
Потом художники со всех сторон обступили полуартифекса, не оставив ему пути для отхода, и по его телу, как водомерки по водной глади, заскользили ладони, забираясь под шуршащий плащ, приветственно позвякивающий колокольчиками. Полуартифекс даже поднял руки, робко и глупо улыбаясь.
– Настоящий полуартифекс!
– Подлинный!
– Инкрудусода он поэмэ!
– Не обращайте внимания! – отмахнулся высокий чёрный костюм. – Мы иногда сами не понимаем, о чём он говорит. Заумь – что с неё взять? Волноваться стоит, когда вы начнёте её понимать. Иногда лучше чего-то не понимать, чем понимать всё.
– Оно десфера ламентика спероза! Но-ню!
– Какая стать! Какой профиль! – закружился вокруг полуартифекса высокий, ловкими пальцами приподнял Репреву подбородок, сложил из большого и указательного пальцев тупой угол и принялся что-то замерять. Художник то отходил от великана, вставая на пятку, то подходил к нему и, прищуривая белый овал на лице, изображающий глаз, пристально изучал великана. – Вы дуболом или эрудит? Или дуболом-эрудит? Головокружительная была бы комбинация!
Плащу тоже досталось: его бесцеремонно щупали, выглаживали ему края, мяли, как мнут использованную салфетку, подвязывали сложенными в кольцо пальцами, как тюль. Но плащ, в отличие от своего хозяина, был совсем
