Чпокнула пробкой, вытащила сладкое — засахаренный боярышник и ягоды, и поставила между нами на стол.
— Угощайтесь.
Аллари знают толк в выпивке — горло обожгло и почти мгновенно живительное тепло распространилось по всему телу, и комок льда в желудке, начал понемногу таять.
Я хрустела ягодами и отпивала понемногу — голова начинала кружиться. Бутч выпил молча, залпом и не закусывал — я удивилась, и пододвинула бутылку к нему по столу — силён.
После второй я расслабилась практически совершенно и осмелела.
— А где…? — я покачала чашкой из стороны в сторону. Бутч молча поднял бровь.
— Где возгласы, что леди не положено… это напиток плебса… самогон-пьет-только-быдло…, — процитировала я слова Акселя.
— Кто вам говорил такое?
— Брат, — я вздохнула. — Я давала обещание не пить больше в конюшне, поэтому мы сидим здесь, — доверительно поделилась я, показав на кухню.
— У леди был… трудный день, — наконец выдал он. — Вы даже уснули в библиотеке.
Пришлось отнести вас в комнату.
Я фыркнула. Больше всего мне хотелось проснуться завтра утром и совершенно не помнить, что было сегодня — Алтарь, дядя, Винни, Нике… Я замотала головой, выгоняя мысли из головы, и хлопнула ладонью по столу — прочь.
Прочь-прочь-прочь. He-думать. Не-свйчас. Все хорошо, Блау. Все — хорошо.
— А вы запрещали бы своей сестре пить самогон?
Бутч задумался, а потом нахмуренно кивнул — запретил бы.
— Но…, — продолжил он после долгого молчания, — …я жалею об этом. Запреты уничтожают доверие, — он качнул пустой чашкой, — возможно, если бы не запрещал… доверия было бы достаточно.
Я икнула, немного протрезвев — этой темы явно не стоило касаться.
— Спать? — спросил Бутч, когда я начала подниматься.
— На воздух, — качнула головой я. — Нужно проветриться…
* * *
Я стояла на втором скате крыши. Снег валил стеной — задний двор было почти не видно в белесой дымке, и только желтые огоньки светильников охраны на постах виднелись едва-едва.
Бутч хотел скастовать купол тепла, но я остановила — мне хотелось чувствовать, что я живу, а не прятаться за куполом.
Флейта, подаренная Серыми, светилась нежным пульсирующим розовато-молочным светом. Кисточку я оторвала и швырнула вниз — к демонам Я-сина.
К демонам предков! К демонам этих старых хрычей!
Сегодня всех — к демонам!
Больше всего мне хотелось сейчас сыграть Призыв, чтобы толпа тварей пришла и очистила этот мир, чтобы всё стало просто и понятно — есть свои и есть чужие. Есть те, кто должен жить, и те, кто должны умереть.
Говорят, Высшие — такие твари. Это оскорбление. Для тварей.
Твари честны и последовательны в своих желания — защитить дом, поесть, напасть на захватчиков. Твари не плетут интриг и не играют в игры, у тварей все просто. И честно.
Сегодня я бы очень хотела быть тварью. Знать, кто враг, а кто друг. Чтобы жизнь стала простой и понятной.
Иногда продолжать оставаться людьми так сложно.
Я поднесла флейту к губам, и первые ноты мелодии прозвучали в морозном воздухе. Флейта стонала и плакала, звуки, которые должны убаюкивать и успокаивать, сегодня наоборот бередили и тревожили душу.
Ещё одна нота — и звук взмывает ввысь. Бутч слушал молча, на расстоянии, прикрыв глаза.
Я играла, волосы трепал ветер, падал снег — снежинки таяли на щеках и стекали вниз солеными каплями, флейта стонала и плакала… я играла Колыбельную.
Сзади вспыхнули плетения, и следующий куплет разнесся над всем поместьем — Бутч кинул чары усиления звука. Я играла и оплакивала Нике, отца, Фей-Фей и то прошлое, которое никогда больше не повторится.
Старое будущее исчезло — плакала флейта, исчезло навсегда, растворившись в тумане на вершинах Лирнейских. Сакрорум вырастет и станет прекрасным целителем, и никогда, никогда не будет помнить. И, может быть, когда-нибудь, столкнувшись на практике или в госпитале, Нике просто улыбнется, пройдя мимо, но по крайней мере он будет жить. Жить.
Свой долг перед Сакрорумом я погасила — теперь у каждого из нас свой путь, своя дорога, и нам не по пути. флейта стонала и плакала. Падал снег, укутывая поместье белым пушистым покрывалом.
Где-то в комнатах за кухней Маги приподняла голову, прислушиваясь, и скорбно покачала головой — девочка, девочка…
Старик обходил денники, и тоже приподнял к небу подслеповатые глаза, с наслаждением покачиваясь в такт мелодии… Старику всегда нравилась Колыбельная…
Райдо курил, открыв окно настежь, пытаясь разглядеть что-то в белой пелене снега, стряхивал пепел на подоконник и досадливо морщился — его достал Север, вечный снег и постоянный холод. Райдо хотелось в Столицу, музыка тревожила что-то внутри и заставляла думать о том, что давно ушло. Менталист с силой захлопнул окна и кинул на комнату купол тишины.
Ликас не спал — он объезжал посты охраны. Мелодия догнала его за второй линией защиты, взвихрилась вокруг снежными бурунами, от того, что алариец резко осадил коня, прислушиваясь. Поместья было не видно, но и так знал, что маленькая пигалица опять вылезла на крышу… Он сердито дал коню шенкеля. Вся в мать.
Где-то далеко в деревне приподняла голову Марта и, не услышав ничего, досадливо цокнула языком — мерещится на старости лет. флейта стонала и плакала. Падал снег, укутывая поместье белым пушистым покрывалом.
Охрана на постах замирала, слушая непривычную мелодию, щурилась, пытаясь разглядеть маленькую фигурку на крыше с развивающимися волосами, но все тонуло в белой пелене снега… и только флейта рассказывала о том, что все ушло.
Засыпайте.
* * *
Сир Кастус стоял у открытого настежь окна в кабинете и слушал, как плачет флейта.
— Колыбельная…, — Луций неслышно подошел и встал плечом к плечу. — Стоило ли… девочка на самом деле привязалась к горцу.
— Именно поэтому, Луций… именно поэтому…
— Дознаватели обещали…
— Ты прав, но… мёртвым нет необходимости помнить, — мелодия снова взмыла вверх и несколько особенно пронзительных нот звенели, растворяясь в морозном воздухе. — Так будет лучше для всех…
