И вновь сказала свое слово переменчивая судьба. О приготовлениях союза в Штутгарте знали еще очень мало или совсем ничего. Как при дворе, так и во всем городе жилось спокойно и весело. Вдруг двенадцатого октября прибежавшие ландскнехты, из тех, кого герцог поставил лагерем у Канштатта, сообщили, что их войско и лагерь почти уничтожены огромными силами союзников. Только тогда жители Штутгарта осознали, что они накануне решительных событий, поняли они также, что герцог давно предполагал наличие смертельной угрозы, так как он тотчас велел собрать отряды, расквартированные вокруг города, и вечером того же дня устроил смотр десятитысячного войска. С большей частью воинов он выступил уже ночью, чтобы подоспеть к уцелевшим позициям между Канштаттом и Эслингеном.
Этой ночью прекрасные женские глаза в Штутгарте залились слезами, поскольку мужчины и юноши, способные держать оружие, отправлялись на битву. Однако шум, вызванный выступающим войском, перекрывал жалобы женщин. Горе Марии было большим и молчаливым, когда она провожала своего супруга к воротам, где стояли слуги, держа под уздцы лошадей для отца и Георга.
Молодые жили одиноко и тихо, занятые всецело своим счастьем. Они мало думали о будущем в тихой укромной гавани и, погруженные в нежные чувства, не воспринимали тревожных знаков, предвещающих бурю.
Георг с Марией привыкли видеть отца серьезным, даже мрачным, им не бросалось в глаза, что день ото дня глаза его становятся печальнее, а настроение все более угрюмым. Отец же видел счастье молодых, сочувствовал им и скрывал до поры до времени то, о чем давно догадывался. И этот час пробил. Герцог Баварский продвинулся в центр страны, призыв к оружию вырвал Георга из объятий любимой жены.
Природа наделила Марию твердым характером и возвышенной душой в сочетании с житейской сметливостью, способностью в решающий момент проявить необходимое мужество. Она знала, что Георг должен соблюсти рыцарскую честь, не запятнать свое славное имя. У него были обязательства перед герцогом, которые следовало выполнять. Ей оставалось лишь смириться и не позволять себе громких жалоб, но тихих, печальных слез она не сдержала.
— Видишь, я не верю в то, что мы прощаемся навсегда, — сказала Мария мужу, принудив себя улыбнуться. — Наша семейная жизнь только начинается; Небу неугодно, чтобы она сразу же оборвалась. Поэтому я спокойно тебя отпускаю, в уверенности, что ты ко мне вернешься.
Георг поцеловал заплаканные глаза, смотрящие на него с любовью и утешением. В данный момент он не думал о грозящей ему опасности, о том, что может не увидеть утреннюю зарю, лишь ощущал нежное любящее существо в своих объятиях, предчувствовал боль, которую нанесет его гибель, одинокую вдовью жизнь, окрашенную воспоминаниями о нескольких счастливых днях.
Он крепко обнял любимую жену, как бы стараясь отогнать от себя черные мысли. Его взгляд погрузился в глубину ее глаз, чтобы найти там забвение, и ему удалось заглушить печаль, унеся с собою надежду.
Рыцари присоединились к отряду у Канштатта.
Была темная ночь первой декады новолуния, звезды слабым светом озаряли двигавшееся войско. Георгу показалось, что герцог находится в мрачном расположении духа: глаза его были опущены, лоб нахмурен, он продолжал быстро скакать, лишь коротко поприветствовав их рукой. В ночном походе всегда есть что-то многозначительное и таинственное. Ясным днем, когда светит солнце, радуют глаз окрестности, взбадривает дружеское окружение товарищей по оружию, — все это побуждает солдат к разговору, даже веселому пению. Внешние обстоятельства отвлекают, воины меньше думают о цели своего похода, о превратностях судьбы, изменчивости солдатского счастья.
Совсем по-иному протекает ночной поход: слышится только однообразный шум движения, мерный топот и фырканье коней, бряцание оружия. Душа, почти не воспринимая образов действительности, серьезнее и строже реагирует на монотонное журчание людского потока. Шутки и смех замолкают, громкий говор понижается до робкого шепота, теряет свой обычный беспечный оттенок.
Так было и в эту ночь: монотонное движение не прерывалось ни одним веселым звуком.
Георг ехал рядом со старым рыцарем Лихтенштайном, бросая время от времени боязливый взгляд на согнувшуюся фигуру старца. Казалось, жизнь в нем едва теплится. Лишь легкие вздохи да мимолетные взгляды на облака, периодически затягивающие луну, выдавали его беспокойство.
— Думаете, завтра у нас будет бой, отец? — шепотом спросил Георг.
— Бой? Нет, битва.
— Как! Вы полагаете, что союзники так сильны и могут дать нам отпор? Но это невозможно. У герцога Вильгельма должны быть крылья, чтобы прилететь из Баварии, а Фрондсберг всегда осмотрителен в своих решениях. Я считаю, что у них не более шести тысяч солдат.
— Двадцать тысяч, — глухо отозвался старик.
— Боже мой! Я никак не мог этого предполагать! — удивился молодой рыцарь. — Нам тогда тяжело придется. Но у нас обученный народ, а глаз герцога острее, чем у кого бы то ни было из союзного войска, даже чем у Фрондсберга. Вы не уверены в нашей победе?
— Нет.
— А я не теряю надежды. Самое большое наше преимущество в том, что мы боремся за свою землю, это придаст мужества нашим отрядам. Вюртембержцы сражаются за свою родину!
— А я в это не верю. Если бы герцог вел себя по-другому, не настраивал народ против себя! Боюсь, люди не будут долго терпеть.
— Тогда это действительно плохо. Но ведь швабы — честный, порядочный народ, они не покинут герцога в несчастье. Как вы думаете, где мы встретим врага? Где станем лагерем?
— Между Эслингеном и Канштаттом, у Унтертюркхайма, некоторые ландскнехты покинули позиции, там мы к ним присоединимся.
Старик замолчал, и они ехали какое-то время молча.
— Послушай, Георг, — прервал молчание старец. — Я часто смотрел смерти в глаза и слишком стар, чтобы ее бояться. Но мой уход из жизни ляжет тяжелым горем на душу бедняжки Марии. Сумей же утешить тогда мое милое дитя.
— Отец! — воскликнул Георг, протягивая ему руку. — К чему подобные мысли? Вы будете жить с нами долго и счастливо.
— Может, да, — возразил старый рыцарь, — а может, и нет. С моей стороны было бы глупо просить тебя беречься в бою, ты этого не сделаешь. Однако прошу тебя: подумай о своей молодой жене и слепо не бросайся в опасность. Обещай мне это.
— Хорошо. Вот вам моя рука. Я не буду уклоняться от своих обязанностей и не буду легкомысленно подвергаться опасности. Но и вы, отец, тоже должны мне дать подобное обещание.
— Ладно. Оставим это. В случае если меня завтра убьют, должна быть исполнена моя последняя воля, о которой я уведомил герцога. Лихтенштайн переходит к тебе, будет дан тебе в лен. Со мной мое имя умрет в здешних краях, пусть же твое здесь долго звучит.
Только молодой рыцарь, горестно взволнованный речами старого Лихтенштайна, хотел ему ответить, как знакомый голос назвал его по имени — герцог требовал его к себе. Он пожал руку отцу Марии и быстро помчался к Ульриху Вюртембергскому.
