В девичестве Моника Фитцпатрик. Родилась в Саутхепмтоне, в католической общине. Выпускница нью-йоркской Серед-Нарт, парижской Сакре-Кер, двух колледжей — Спенс и Манхэттенвилл. Женщина исключительно благочестивая, лишенная чувства юмора, привлекательная, аккуратная, склонная к снобизму. Ее старшая сестра замужем за итальянцем, папским легатом, и, по слухам, гомосексуалистом, чья политическая деятельность при Муссолини едва не стоила Альфреду места в Управлении стратегических сил. Но Капелли хотя бы создавал фон, на котором собственный брак казался Монике едва ли верхом блаженства, и она сознательно обманывала себя, закрывая глаза на любовные похождения Альфреда. У нее было трое дочерей, Энн, Роза и Бренда — все ученицы школы мисс Хьюитт, и один сын, Сидни (Патрик Джон) Тейт Второй, сейчас он находился в портсмутском приорате. Она пыталась понять Альфреда и, не преуспев в этом, полюбила его светские манеры, не позволяющие выставлять романы напоказ, что могло бы подтолкнуть ее к совершенно невозможному для нее разводу.
Анна
Анна пришла со своим вторым мужем Чарлзом Фрэнсисом Миллзом, от которого у нее была дочь, Энн Миллз, ученица школы Фокскрофт. Девочка тоже была здесь, в отличие от своего сводного брата Артура Зилбермана-младшего, ученика Дирфилдской академии, сына Анны от первого брака. Лишь Анна, и ничто другое, ни воспитание, ни закон не могли умерить ярости, с какой Чарли Миллз говорил о евреях. Его нападки на Юдо Йорк и Франклина Д. Розенфельда перемежались в монологах заявлениями о близости американского и немецкого народов — «наши люди», — которым, вместо того чтобы друг с другом воевать, следовало бы объединиться против русских и англичан. По условиям развода мальчик должен был жить поочередно с Анной и отцом, врачом-кардиологом, на которого он, становясь старше, все более походил, поэтому теперь, при его появлении, Чарли выскакивал из комнаты. Мальчику еще не было тринадцати, когда он случайно подслушал разговор отчима с матерью, когда тот кричал, что присутствие Артура в одном доме с Энн создает угрожающую ситуацию и он, Чарли, не отвечает за возможные последствия. В тот день Артур переехал к отцу и больше не провел под крышей материнского дома ни одной ночи. Когда Трумен, еще будучи сенатором, начал задавать острые вопросы, касающиеся принадлежащих Чарли авиазаводов, он немедленно переместился в его списке наиболее ненавидимых персон откуда-то из безвестности на самый верх, заняв место рядом с Франклином Д. Рузвельтом и Артуром Зильберманом.
Грейс. Когда Артур домой возвращается?
Анна. Вчера вернулся.
Грейс. Надеюсь, он зайдет навестить меня.
Анна. Он растет, мама.
Грейс. Естественно. А что ты, собственно, хочешь этим сказать?
Анна. Видишь ли, он уже понимает, почему я развелась с его отцом, влюбилась в другого мужчину, но когда я по телефону спросила его, собирается ли он зайти к тебе, он ответил, что не знает, и еще сказал, что не любит, когда с ним обращаются как с сиротой.
Грейс. А я никогда и не обращаюсь с ним как с сиротой. Это мой внук, и ему всегда здесь рады. Я тоже не очень-то люблю евреев, но уж лучше Артур… ладно, оставим этот разговор.
Анна. Договаривай, меня это не задевает. Лучше Артур, чем Чарли?
Грейс. А что в этом такого? Артур — моя плоть и кровь, по крайней мере наполовину. А Чарли, когда заговаривает кое о чем, полным идиотом становится.
Брок
Единственным среди присутствующих Брок пришел в коротком черном пиджаке и брюках в полоску. Гардероб занимал одно из самых важных мест в повседневной жизни Брока, и в этом отношении он не ленился. Выработав себе стиль одежды дипломата либо оптового торговца шампанским, он считал, что дело сделано, и восседал в своем одеянии с неизменной тростью в руках, обитой змеиной кожей, которую он вдавливал в пол, как летчик давит на тормозную педаль. В 1940 году он перенес операцию на простате и с тех пор предпочитал тесную компанию самых близких знакомых, опасаясь непредсказуемого поведения своего мочевого пузыря. У Рене в 1936 году отняли грудь, но это не заставило ее сразу же отказаться от светского образа жизни и филантропической деятельности. Лишь после того, как в 1938 году от кровоизлияния в мозг умерла ее ближайшая подруга Натали Бординер, Рене резко сократила число благотворительных завтраков и обедов и к настоящему времени превратилась в старушку, пытающуюся поддерживать своего мужа, который, в свою очередь, делает все, чтобы поддержать ее.
Грейс. Устал?
Брок. С чего бы это? Я ведь просто сижу на своем костлявом заду и наблюдаю за этим спектаклем. А у Анны-то дочь красавица, помнишь, мы таких в свое время милашками называли.
Грейс. Да, хороша, ничего не скажешь, только я бы предпочла, чтобы она не говорила всем при встрече «здорово».
Брок. Да брось ты, когда Анна была в ее возрасте, ты пыталась отучить ее говорить при встрече «привет».
Грейс. Ничего подобного, это меня мать отучала говорить «привет».
Брок. Ладно, пусть так. С удовольствием продолжил бы этот разговор, но мне пора отлить.
Грейс. Помочь?
Брок. Каким образом? Спасибо, Грейс, но такими вещами мужчины занимаются в одиночку. Пойди поболтай с Рене.
Конни
Конни Шофшталь появилась у Грейс, когда Альфред и Чарлз Миллз с женами уже ушли. Ее сопровождала постоянная сожительница, занимавшаяся лепкой собак. Она называла себя Нелл Флэгг, хотя полное ее имя было Элинор Д’Отремон Флэгг. Нельзя сказать, что женщины одевались совершенно одинаково, как одеваются близнецы, но на обеих были неуклюжие, мятые кашемировые пиджаки и юбки, шарфы, какие носят голливудские режиссеры, и полуботинки на толстой резиновой подошве. Стрижка тоже одинаковая — короткая (у Нелл волосы выкрашены в голубой цвет). В компании, которая собралась у Грейс, казалось, что они слишком молодятся, но в своем кругу эта одежда являлась практически униформой независимо от возраста. Конни вытащила из портсигара сигарету и не успела поднести ко рту, как Нелл щелкнула зажигалкой. Эта дама не снисходила до разговора с кем-либо, просто ходила по комнате следом за Конни (которую она называла Кон), словно адъютант или иподьякон. Пили они сильно разбавленный напиток — на одну долю виски пять долей воды.
