всё ближе. А потом заплескались наконец за стенками спасительного кокона волны и закачалось сбоку что-то массивное и темное. Это был корабельный борт.
Борт «Соколика», с дрожью радости понял Садко.
Пузырь, будто с силой кем-то подброшенный, вылетел из воды и высоко подскочил над волнами. Мягко, почти невесомо опустился на палубу у мачты – и с трескучим хлопком лопнул, окатив их с Алей водой. Ошарашенный новеградец, жадно глотая ртом свежий соленый воздух, разжал руки, дивоптица выпорхнула из его объятий, а капитан не удержался на ногах, вдруг как-то разом ослабевших и подогнувшихся, и растянулся плашмя на теплых, нагретых за день солнцем палубных досках.
– Друже!
– Садко!
– Капитан!
Кто первым ликующе заорал у него за спиной, Садко так и не понял. Все трое кинулись к нему разом, подхватили в шесть крепких рук, помогая подняться.
– Наконец-то! – Милослав с облегчением вздохнул, убедившись, что друг вроде бы невредим. – Ох и поволновались же мы за тебя! Чуть не рехнулись…
– Твоё как? – встревоженно вырвалось у Меля. – В порядке быть?
– В порядке… – прохрипел новеградец, ощущая, что губы у него сами, против воли, растягиваются в широкой счастливой улыбке. – Утопи меня водяной… как же я вас видеть-то рад, ребята!
Опираясь на плечо Полуда, Садко встал на ноги – и только тут заметил, что дневной свет над морем померк. Свинцовая полоса воды между окружавшими лагуну островками и клокотавшим в ее середине водоворотом по-прежнему оставалась неподвижно-тихой, и «Сокол» даже на волнах почти не покачивался… но вот за пределами этого зачарованного круга, где царил мертвый штиль, ярилась и бесновалась буря.
Ветер чуть ли не до земли сгибал пальмы, зеленеющие на берегу островка, напротив которого застыл на воде «Соколик», рвал с них листья. Потемневшее море кипело и ревело, вздымая к небу высоченные валы, белые от пены. В тучах сверкали разветвленные синие молнии, били в воду, а окоем зловеще подсвечивали сполохи зарниц.
Садко торопливо перевел взгляд на лагуну. Из воды у бортов кораблей, стоящих рядом с «Соколом», один за одним выпрыгивали другие волшебные пузыри, зависали над палубами и лопались. Хозяин кораллового дворца и его собратья-государи позаботились о земных гостях, вернув всех на поверхность живыми и целыми, и сердце Садко резанула тревога: как дела у самих подводных владык и их воинов? Как идет бой, на чьей стороне перевес? Спаслась ли Чернавушка?..
– Не сомневайся, с Чернавой все хорошо! – алконост-птица, опустившаяся на мачту «Соколика», то ли опять мысли новеградца прочла, то ли просто угадала, о чем тот подумал. – Морские цари тварей одолеют. Ты, Садко, свою битву тоже выиграл, не поступился тем, что человека человеком делает… Я же говорила тебе: только духом не падай!
Капитану и самому всем сердцем хотелось верить, что владыки морских вод надолго отобьют чудам-юдам охоту лезть в их владения, но что-то настойчиво шептало новеградцу: пора отсюда убираться, не дожидаясь конца сражения. Нет, это вовсе не трусость была и не слабодушие, а чувство, которое Садко толком не знал даже, как и назвать-то. Внутри будто струну гусельную до отказа перетянули, грудь как тисками сдавило, а на душе становилось всё тяжелее, тоскливее и беспокойнее. Не по силам человеку долго находиться рядом с разбушевавшимися, вошедшими в боевой раж морскими духами.
– Это где-то с час назад началось, – по мрачному лицу Полуда новеградец прочел: корабельный воевода чувствует то же самое, что и он. – Сперва тучи собрались, а потом море на дыбы встало. Мы не знали, чего и думать, Мель уже за борт прыгать хотел, тебе на выручку плыть… Какая худовщина там, на дне, творится-то? Пустились-таки морские цари в пляс?
– Нет. Там бой идет, на дворец чуды-юды напали, – объяснил Садко и тут же коротко бросил товарищам, уже готовым наперебой засыпать его вопросами: – Всё потом объясню! Ставим парус, ребята, – и уходим! Пока лагуну волшба защищает, гады к кораблям не сунутся… но нам в тихой заводи бурю пережидать ни к чему. «Соколику» шторм – не помеха!
– Твоя воля, капитан, – с явным облегчением отозвался Милослав. – Идем-то хоть в Ольшу, надеюсь? Наши там, поди, извелись…
Прищурившись, новеградец окинул взглядом черный окоем, располосованный бело-синими вспышками молний. Тучи неслись по небу, как табун бешеных вороных коней с раскосмаченными гривами, ветер над морем крепчал.
И чутье морехода подсказывало: уляжется ненастье не скоро.
– В Ольшу. Только как до Синего моря доберемся, еще кое-куда заглянуть придется, – твердо сказал Садко. – На Луду. Это всё равно по пути, от Ольши не так уж и далеко… Дело срочное, никуда не денешься.
– Ну, так я и знал… – проворчал кормчий. – Опять ты во что-то веселое вляпался по самую макушку! Какого худа морского мы на Луде забыли? Камни да дубы там, ничего интересного.
– Я и сам толком не понял, – не стал кривить душой капитан. – Бессмыслица какая-то. Только и ясно, что про какое-то Лукоморье речь идет, что бы это ни значило… Приплывем – разберемся.
Дар Тьмы
Больше пользы от тех союзников, которых сам выбираешь, – хоть и с ними тоже все непросто. Иные позволяют себе всякое, взбрыкивают, дерзят, не слушаются… подчас даже не уважают. Люди говорят: «уважение следует заслужить». Заслужить? Служить? У Огнегора нет времени чье-то там доверие заслуживать и что-то кому-то доказывать, тем более он знает, как это долго, муторно и унизительно, а часто и бесполезно. Нет, проще отсекать все лишнее и оставлять рядом лишь тех, кто верен безраздельно, не задает лишних вопросов, не ставит твои слова под сомнение и уважает тебя всецело. Найти таких сложно, но бывает, они сами собой находятся. Как тот же Смага.
– Смага здесь?
– Да, господин. Только что явился, желает разговаривать.
– Зови!
Вошедший еретник неспешно приблизился к колдуну. Полы его плаща плавно покачивались из стороны в сторону, подкованные каблуки черных сапог чеканно звенели под каменными сводами, а бледное восковое лицо словно светилось в полутьме Лазуритовой гостиной.
– Хорошего утра, повелитель, – упырь учтиво склонился в поклоне.
Огнегор окинул соратника быстрым взглядом. Весь запыленный, явно только что с дороги; полы плаща в крови, капли темнеют и на подбородке… Выходит, снова на ночную охоту ходил.
– Удачно съездил? – коротко поинтересовался Огнегор.
– Как всегда, – легкая улыбка тронула тонкие губы.
Время от времени Смага уезжал из Громовых Палат поохотиться. И возвращался, как сегодня, заляпанный кровью. Что ж, истинного хищника нельзя держать взаперти, пусть и в золотой клетке. Огнегор был достаточно умен и знал, что жажда живой крови определяет само бытие
