Саша, наверное, думал, что если его одна-единственная книга имела такой резонанс, то последующие книги в свободном обществе вообще перевернут сознание людей.
Все мы недооценивали первые две волны эмиграции, хлынувшие «на другие берега» после 1917 года. В тех волнах оказалось столько разнообразных талантов, что конкурировать с ними было трудно. Что можно, в частности, написать о «механизме власти» в СССР после Авторханова?
Да и Запад жил своей жизнью, у него были свои беды и свои проблемы.
Саша Некрич эмигрировал в 1976 году, на год раньше моего сына. Уезжал он как-то очень корректно — даже не разрешил «отказникам»-евреям звонить из своей пустой квартиры. В таких случаях отказники бесплатно звонили повсюду, поскольку присылать счета хозяину было бесполезно, он уже улетел.
Насколько я знаю, Некрич мечтал стать профессором в Лондоне. Не вышло. Иерусалим — единственный город, где Саша мог бы получить кафедру, — он отверг.
Некрич поселился в США. Там он получал гранты — денежную помощь для определенной работы. Наверное, получил и что-то вроде пенсии после шестидесяти пяти. Обосновавшись в США, Некрич издал несколько книг. В частности, книгу «Наказанные народы», задуманную еще в Москве. И далее книгу «Отрешись от страха. Воспоминания историка». В соавторстве с Геллером написал также книгу «Утопия власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней». Сашу охотно приглашали на международные конференции.
Мы с Сашей хотели встретиться в 1989 году, когда приехали в гости к сыну в Нью-Йорк. Позвонили в Бостон. Саша страшно обрадовался, сказал, что договорится со своей хозяйкой и снимет нам комнату в том же доме.
— Поболтаем всласть. Я покажу вам город.
Но внезапно все переменилось. Как раз в эти дни Некричу впервые разрешили посетить Советский Союз. Саша перезвонил нам, сообщив радостную новость. Сказал, что должен готовиться к поездке. Комнату нам снимет, но «уделить много времени не сможет».
И мы в Бостон не поехали.
Повидались мы с Некричем уже в Москве. И не в первый его приезд. Он жил, кажется, у двоюродного брата, писателя. И хоть и с опозданием, что называется, грелся в лучах своей славы. Все его принимали, угощали, привечали, восхваляли…
Могу себе представить, как тяжело приходилось Саше в эмиграции. Ведь он писал по-русски, был совершенно одинок, ему пришлось освоить чужой язык, чуждый образ мыслей и образ жизни…
Частые приезды в Москву после 1989 года служили хоть какой-то компенсацией за горький хлеб эмиграции.
В 1993 году Некрич умер. Болел недолго, но тяжело.
В номере от 4 сентября 1993 года в «Известиях» была опубликована заметка Елены Боннэр о Некриче под названием «Уходят друзья».
В заметке сообщалось, что боевой офицер в прошлом, а позже историк 11екрич прожил достойную жизнь, был «настоящим человеком» и так далее.
Заметка Боннэр больше всего поразила меня тем, что она была напечатана в «Известиях». Какие либеральные нравы царили тогда на Руси! Какой демократичной была в ту пору газета «Известия». Во второе десятилетие XXI века это даже трудно себе представить. А ведь в 1993 году после заметки Боннэр шли еще несколько строк: «Журналисты “Известий”, чьим автором был А. Некрич, присоединяются к словам Е. Боннэр и обнажают головы».
На этом кончаются мои воспоминания о Некриче. Пусть земля ему будет пухом. Он и впрямь прожил правильно.
2. В Комиссии партийного контроля
По традиции еще 30-х годов по каждому партийному делу должна была проходить целая группа лиц — сообщники, соучастники главного «врага». Таковы были законы проработочного (и судебного) жанра. В данном случае искать сообщников не пришлось. Они как бы сами напросились на эту роль: выступили в ИМЭЛе в защиту Некрича, в дискуссии, которая «просочилась».
Я насчитала четырнадцать выступавших в ИМЭЛе плюс Деборин, плюс Болтин. Последние двое были вне подозрений. Один или два выступавших отрицательно оценили труд Некрича. Защитников порочной книги набралось с десяток. С ними и надо было расправиться в первую очередь…
По-моему, в конце июня, а может быть, уже в июле муж пришел с работы расстроенный. Его вызвали в Комиссию партийного контроля. Стало быть, завели на него «персональное дело».
На этот раз он не стал утверждать, что вся история яйца выеденного не стоит. Пример Некрича был налицо. По логике вещей мужу грозили самые крупные неприятности. Ведь он наговорил больше всех — сам признался, что сообщил содержание советско-германских переговоров на пороге войны. Переговоров, на которые было наложено вето.
Кажется, в тот же день состоялся разговор мужа с директором их института, академиком Николаем Николаевичем Иноземцевым239. Иноземцев, в отличие от Хвостова, был человеком порядочным.
— Даниил Ефимович, — сказал он, — немедленно уходите в отпуск. Уезжайте из Москвы на два месяца. Когда будут звонить вам домой из Комиссии партийного контроля, жена как-нибудь вывернется. Надо потянуть…
Иноземцев оказался не только порядочней, но и умнее Хвостова. Ему вовсе не хотелось, чтобы среди его сотрудников нашли людей, подозреваемых черт знает в чем.
Главное, что Иноземцев, дав дельный совет, подписал мужу отпуск задним числом. Что уже было поступком. Этот поступок диктовали законы проработочного жанра. Надо было скрыться. Все знали, что каждая кампания в СССР, даже самая кровавая, имеет свое бурное начало, еще более бурную кульминацию и… жалкий конец. Кампания как-то сама по себе выдыхалась, сходила на нет. То все кидались сажать леса, то бороться с алкоголизмом, то разоблачать очередную политическую диверсию. Все время людей трясло от новых и новых задумок властей.
Расчет Иноземцева заключался в том, что, пока муж будет отсутствовать, остальных уже успеют обсудить. А потом Комиссия партийного контроля займется другим… И «дело Некрича» заглохнет.
Расчет этот не очень-то оправдался. Крамольных ученых решили обсуждать разом, на одном заседании. Пусть себе пока прохлаждаются под нависшим над ними дамокловым мечом. У Комиссии был, видимо, свой расчет — подвергнуть людей моральной пытке… (Неконтролируемая злоба!)
Но пока что мы радовались отсрочке. Тем более и я, и муж были люди легкомысленные.
Решили, что Д.Е. уедет в Прибалтику. На Рижском взморье тогда еще было множество недорогих ресторанчиков, кафе, столовых. Там, слава богу, не требовались путевки. Аспирант Д.Е. из Риги снял для него прекрасный дом, правда далековато от моря. И Д.Е., уже не показываясь в институте, закончил все дела и уехал, захватив с собой Алика и его двоюродного брата Леву. К ним вскоре присоединился приятель Алика Зиник, впоследствии Зиновий Зиник, многолетний сотрудник Би-би-си в Лондоне, с женой Ниной Петровой.
Я осталась в Москве, надо было как-то следить за ходом событий.
