что…
Спрашивается, где турецкие янычары, а где наши эндурцы? Я с ума схожу, а он спокойно сидит за рулем, и только беретка торчит над ухом.
— Оставь янычар в покое, — говорю, — лучше следи за дорогой!
А он все едет посередине шоссе, и мы уже близко от города. И тут я вспомнил, что у въезда в Мухус открытый люк на шоссе и знак не успели выставить, чтобы шоферы опасность видели. Я это заметил, когда мы еще туда ехали. Хотел напомнить ему, но, думаю, сейчас опять начнет сравнивать со своей женой Валей или забудет к тому времени, когда подъедем. Решил — перед самым городом скажу. И тут я допустил ошибку. Забыл. И уже в пяти метрах вспомнил.
— Кемал! — кричу.
Он успел остановиться перед самым люком, но тут сзади нас ударяет машина, которая шла следом. Опять эндурцы?! Нет! Оказывается, за нами цугом шли три машины из Еревана.
Мы выходим. Водители ереванских машин тоже выходят. ТЪперь Кемалу заднее крыло помяли и фонарь разбили. Заднее крыло тоже правое. Машину Кемала, как паралич, с одной стороны бьют.
Ругаемся. Они говорят, что мы слишком резко затормозили, а мы говорим, что они дистанцию не соблюдали. И это видно по следу от тормозов ереванской машины. Кемал требует деньги на ремонт, но этот водитель говорит, что мы виноваты. А как докажешь, что мы правы, когда нас двое, а у них три машины, наполненные ереванцами?
И тут, на наше счастье, подходит милицейский патруль. Два человека. Оказались абхазцы. Один пошустрей, а другой тихий. Патрули все честно рассудили и сказали ереванскому водителю, что он должен заплатить за ремонт, иначе акт составят.
— Сколько? — наконец соглашается водитель.
— Сто пятьдесят рублей, — говорит Кемал. Я вижу, он совсем во вкус вошел. Ясно, что на сто пятьдесят рублей его машину не испортили. Но Кемал такой. Раз он на зарплату живет, значит, его все должны обслуживать. А то, что он хорошую военную пенсию получает, не говорит.
Ереванский водитель начинает торговаться, говорит, что у него дальняя дорога в Россию, а денег мало. Какой же дурак поверит, что он в Россию едет без денег!
— Тут починки всего на пятьдесят рублей, — по-абхазски подсказывает милиционер. Тот, что был пошустрей, подсказывает.
— Что ты их деньги жалеешь, — по-абхазски ему отвечает Кемал, — у них полные багажники денег.
Наконец сторговались за сто рублей. Ереванский водитель злится, но деньги отдает. И видно, захотел к чему-нибудь придраться, потому что спереди подошел к нашей машине и увидел погнутое крыло.
— Вот видите, — кричит он милиционерам, — он ездить не умеет! Он уже с кем-то столкнулся.
Тот, что был пошустрей, подошел к нашей машине, карманным фонариком осветил крыло и что-то там долго завозился. Потом дает знак ереванским машинам, чтобы они проезжали, а нам дает знак, чтобы мы стояли. Ереванские машины уехали, а этот подошел к своему товарищу и начал с ним шептаться. Потом подходит к нам.
— Что у вас случилось в дороге? — спрашивает. Кемал начинает мямлить про трактор, но я чувствую, что милиционер ни одному слову не верит.
— Не трактор, — говорит, — вас ударил, а вы сбили человека. Сознайтесь, где это было. Если живой — окажем помощь. Если мертвый — суд разберется, кто виноват.
Тогда я добавляю, что трактор в самом деле был, но был и пьяный эндурец, который вывалился из-за эвкалипта прямо под колеса. Но, слава богу, он жив и мы его благополучно довезли до дому.
— Поехали, — говорит тот, что был пошустрей, своему товарищу, — мы должны убедиться, что он жив-здоров.
Теперь что делать? Они садятся, Кемал разворачивает машину, и вдруг тот, что был пошустрей, кричит:
— Стой!
— В чем дело? — спрашиваю.
— Да вы, оказывается, совсем пьяные, — удивляется он, — как это я сразу не заметил… Давайте я сяду за руль…
И тут я догадался, в чем дело. От пиджака Кемала вся машина чачей провоняла. Мы привыкли, а милиционер, конечно, заметил. Я ему объяснил, в чем дело, но тот, что был пошустрей, не поленился — привстав, понюхал пиджак Кемала и тогда успокоился. А Кемал хохочет.
— Нюхайте мой пиджак и закусывайте, — говорит, — закуска у вас за спиной. Едем.
— Ты помнишь, где поворот? — спрашиваю у Кемала.
— Вроде бы, — мычит Кемал.
Опять повалил снег, и почти ничего не видно. Доезжаем до поворота и въезжаем на сельскую улицу. Света в домах нет, и черт его знает, где дом этого эндурца. Думаю, пропали на всю ночь, если его сейчас не найдем.
— Слушай, — спрашиваю у милиционера, — как ты догадался, что мы сбили человека?
— Извините, — говорит, — я уважаю ваш возраст, но это пока оперативная тайна. Закроем дело — скажу.
Ладно, думаю, лишь бы мы нашли этот дом.
— Кажется, здесь, — наконец говорит Кемал и останавливает машину.
Вылезаем и в темноте подходим к изгороди. Рядом калитка.
— Эй, хозяин! — кричу несколько раз. Лает собачонка, а людей не видно. Но вот в доме зажегся свет, и женский голос с крыльца:
— Кто там?
— Милиция, — говорю, — подойди сюда!
Женщина вошла в дом и выходит с керосиновым фонарем в руке. Подходит. Пальто накинуто прямо на голову и из-под него глазами то на нас, то на милиционеров.
— Хозяин дома? — спрашивает тот, что пошустрей.
— Спит, — говорит женщина.
— Больше мужчин нет в доме?
— Дети есть, — говорит женщина и все время глазами из-под пальто то на милицию, то на нас. — А что случилось?
— Подыми мужа, — приказывает милиционер. Женщина не двигается. Старается понять, зачем ее мужа вызывают: может, подрался с кем-то? Но я все же не уверен, что мы нашли тот дом. Если не туда попали, придется всю ночь искать этого дурака.
— А что он сделал? — спрашивает женщина и продолжает стоять.
Тут Кемал не выдержал.
— Слушайте, — говорит, — милиция думает, что мы его переехали. Пусть посмотрит, что он живой.
Не верит. Думает — хитрим. Все же ставит фонарь на землю и идет за мужем. Подходят. Хоть сейчас он был в плаще, я его сразу узнал.
Все же мой Кемал молодец! Недаром он говорил, что во время войны по слепым полетам был первым в полку. А после войны он однажды несколько раз так низко пролетел над чегемской табачной плантацией, где люди работали, что мотыгой можно было его достать. Молодой был. играл!
— Вы знаете этих людей? — спрашивает милиционер.
Тот подымает к моему лицу фонарь — смотрит. Подымает к лицу Немала — смотрит. Опускает фонарь и говорит:
— Первый раз вижу!
Тут Кемал начинает хохотать. Дуралей, нашел время для
