Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 197
— Приключенческий жанр. — Фриц заинтересовался.
Я зашел за первый пустой стул.
— Здесь у нас тупик старой троллейбусной линии на Маунт-Лоу.
Фриц и Крамли кивнули, видя перед собой мумию, завернутую в газетные заголовки.
— Погоди. — Слепой Генри прищурился. — Порядок, я там.
— Здесь ее первый муж, первая крупная ошибка. И вот она взбирается на гору, чтобы стянуть газеты со своими прежними «я». Хватает газеты, как я хватал, и что-то кричит на прощанье. То ли обвал произошел от толчка, то ли от заключительного вопля, кто знает? Так или иначе, трамвайщик с Маунт-Лоу потонул в лавине плохих новостей. О'кей?
Я глянул на Крамли: его рот округлился в «о'кее». Он кивнул, Фриц тоже. Генри это уловил и сделал ободряющий жест.
— Стул номер два. Банкер-Хилл. Царица Калифия. Предсказывала будущее, гарантировала судьбу.
Я взялся за стул, словно собираясь подтолкнуть массивного слона на роликах.
— Констанция подняла крик у нее под дверью. Калифия не была убита, как не была убита египетская древность с горы Лоу. Разумеется, Раттиган на нее накричала, требовала забрать назад предсказания, гарантии будущего. Калифия развернула папирус — дорожную карту, Констанция отправилась следом, слепая, как летучая мышь, — прости, Генри, — и полная радостных надежд. Калифия лжет? Невозможно. Впереди радужное будущее? А как же! Позднее Констанция потребовала, чтобы та взяла свои слова обратно. Калифия признала свои ошибки, наврала что-то еще и осталась жива, но, разволновавшись, свалилась с лестницы и погибла. Это не убийство, это испуг.
— Это что касается Калифии, — проговорил Крамли, стараясь не показывать своего одобрения.
— Сцена третья, дубль первый, — объявил Фриц.
— Сцена третья, дубль первый, стул номер три. — Я переместился. — Исповедальня собора Святой Вибианы.
Фриц придвинулся ближе, монокль, как маяк, обрыскивал мою миниатюрную сцену. Кивком Фриц велел мне продолжать.
— А здесь великодушный брат Раттиган, который пытается наставить ее на стезю добродетели. Когда Калифия командовала «налево», он рявкал «направо»; грехи множились, вероятно, не один год, и наконец у него опустились руки и он отлучил Констанцию от церкви. Но она вернулась, беснуясь, требуя отпущения, выкрикивая: «очисть меня, прости собственную плоть и кровь, сжалься, уступи», но он зажал себе уши и на крик ответил криком; не от ее крика он умер, а от своего собственного.
— Это слова. — Фриц зажмурил один глаз, его монокль разил огненным кинжалом. — Докажи. Если тут снимается треклятый фильм, сочини момент истины. Скажи, почему ты так уверен, что священник стал жертвой собственного гнева?
— Черт, да кто тут детектив? — вмешался Крамли.
— Этот вот вундеркинд, — не глядя на него, протянул Фриц; обращенная на меня линза все так же сверкала. — От того, что он сейчас скажет, зависит, пройдет он или не пройдет.
— Я не на работу нанимаюсь, — откликнулся я.
— Ты ее уже получил. Или от ворот поворот. Я директор студии, а ты добиваешься сделки с судом. Откуда тебе известно, что священник сам довел себя до смерти?
Я выдохнул.
— Потому что я слышал его дыхание, глядел в лицо, видел, как он бежал. Он не переносил, как Констанция ныряет в волны, как выходит из воды в другом месте. Она была горячим воздухом пустыни, а он — туманом. Столкновение. Молния. Жертвы.
— И все из-за единственного священника и его единственной беспутной сестрицы?
— Святой. Грешница.
Фриц Вонг застыл с разгоряченным лицом, с нечестивой усмешкой на губах.
— Ты принят. Крамли?
Крамли посторонился, но в конце концов кивнул.
— Как доказательство? Сойдет. Что дальше?
Я переместился к следующему стулу.
— Мы в Китайском театре Граумана, на верхотуре, поздний вечер, прокручивается пленка, на экране фигуры, на стене фотографии. Все прежние «я» Раттиган прибиты к стенке, забирай тепленькими. И единственный человек, который знает ее как облупленную, ее отец, хранитель несвященного пламени, но ему она тоже не нужна, и вот она врывается и крадет фотоснимки, свидетельство ее прошлого. Она и их хочет сжечь, потому что ненавидит свои прежние «я». От последнего ее вторжения и от всего прочего папаша приходит в ужас. Его раздирают противоположные чувства (все-таки это его дочь), он мирится с потерей фотографий, но запускает закольцованную пленку: Молли, Долли, Салли, Холли, Гала, Уилла, Сью… Пленка все еще крутится, лица светятся, прибываем мы, но слишком поздно, чтобы спасти его или украденные фото. Некриминальный труп номер четыре…
— Итак, Дж. Уоллингтон Брэдфорд, он же Таллула Бэнкхед, вкупе с Крофорд, вкупе с Кольбер, все еще жив и не пал жертвой? — спросил Крамли. — И то же относится к шустрому на перемены артисту Шустро?
— Они живы, но ненадолго. Они не прочней бумажного змея в затяжную бурю. Констанция на них гневалась…
— Почему? — спросил Крамли.
— Они учили ее не быть собой, — вмешался Фриц, гордый своей проницательностью. — Не делай этого, делай то, не поступай так, поступай эдак. Ричард Третий учит тебя быть дочерью Лира, Медеей, леди Макбет. На всех один размер. Она становится Электрой, Джульеттой, леди Годивой, Офелией, Клеопатрой. Брэдфорд сказал. Раттиган исполнила. То же и с Шустро. Вот мчится Конни! Ей нужно показаться у обеих дверей, чтобы сбросить одежду, черты, сжечь бумаги. Могут ли учителя разучить? Констанция потребовала. «Кто такая Констанция, что она такое?» — вот суть ее слов. Но они умели учить только туда, а не обратно. И Констанцию понесло…
— В гардеробные подвального этажа, — продолжил я. — Сначала, конечно, наверх, забрать фотографии, но потом — стереть с зеркал свидетельства своих прежних «я». Убрать, соскоблить, стереть, имя за именем, год за годом.
Я закончил, хлебнул мартини и замолк.
— Ну что наше «Убийство в Восточном экспрессе»[481]— поезд подходит к станции? — спросил Фриц, растягиваясь на спине, как римский император у себя в купальне.
— Да.
— А дальше, — произнес Фриц своим красивым голосом с гортанными немецкими нотами, — готов ли ты приступить к работе над киносценарием под названием «Раттиган, смерть за смертью»; начало в понедельник, пять сотен в неделю, десять недель, двадцать тысяч премия, если мы в итоге снимем эту чертову картину?
— Бери деньги и тикай, — посоветовал Генри.
— Что скажешь, Крамли, принять предложение?
— Ход мысли бездарный, но для фильма — то, что надо.
— Ты мне не поверил?
— Таких свихнутых, как ты только что описал, на свете не бывает.
— Боже милостивый, чего же ради я распинался? — Я рухнул на стул. — Не хочу больше жить.
Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 197
