Я часто приходил туда вместе с другими несчастными погреться на солнце. Его-то уж хватало всем! Вот там и стояла эта женщина средних лет, в синтетической юбке, свитере и пальто. Она была вся покрыта шрамами и стояла на таких высоких каблуках, что становилось страшно, что она может грохнуться прямо перед нами. Она подошла поговорить. Рядом с ней отирался нестарый еще мужик, по виду торговец, недавно приехавший из Восточной Европы. «Проблеск света в ваших глазах»! Бред! Да такое можно сказать кому угодно. Тут один парень, его звали Сэтч, у него еще суставы рук были вывернуты наружу из-за какой-то болезни, ей и говорит: «Никогда еще не видел более уродливой бабы». Старуха Ми Каса, полная развалина, так испугалась, что попыталась убежать от этой парочки, но так как не могла самостоятельно передвигаться, ей удалось лишь перегнуться через спинку скамейки. Ми Каса была сумасшедшей. Она не понимала ничего из того, что ей говорили, но обладала интуицией и всегда угадывала. Эта парочка вернулась поздно вечером. Я купил полбутылки «Джека Дэниелса», и мы передавали ее по кругу. Недалеко от нас какие-то чернокожие играли в футбол. Они вылезли из помятого «шевроле», и когда у них в руках я увидел ящик с инструментами, понял, что это были не враки — у них действительно скобяная лавочка! Сперва они схватили Сэтча и заковали его в наручники, положив его спиной на скамейку. Он даже не мог пошевелиться. А потом они принялись щипать его за живое мясо плоскогубцами, хватая за все части тела, раздирая лицо и руки. Говорят, бомжи настолько привыкли к побоям, что стали почти нечувствительны к боли, но, доложу вам, хватать человека клещами — это чересчур. Поначалу все лишь недоверчиво косились, а потом поднялся один чернокожий, Рьетан, и попробовал их остановить. Тогда женщина неожиданно выхватила нож и ударила его по ноге. Ни хрена себе, тесачок! Я никогда не видел махину таких размеров, больше похожую на мачете, которыми на Карибах рубят сахарный тростник. Настоящий боевой секач! У Рьетана было перебито колено, и он рухнул как подкошенный Женщина оставила его и продолжила начатое. Она все время что то говорила сквозь зубы, и, судя по всему, не по-английски. В какое-то мгновение мне показалось, что она говорит по-японски, но это, конечно, было невозможно. Сейчас я думаю, это, скорее всего, был венгерский или иной язык Восточной Европы. У венгерского интонации очень близкие к японскому. В это время муж чина обливал Ми Каса бензином из банки, приговаривая, словно мальчишка, стреляющий из водяного пистолета, «Пфф-пффф!» «Что ж ты делаешь?!» — закричал я. Когда я увидел, как из ушей Рьетана хлещет кровь, мне подумалось: а не лучше было бы пристрелить его? Все бросились бежать, даже дети, игравшие в фут бол. Последнее, что я увидел, были загоревшиеся ноги Ми Каса. В ту же секунду я понял, женщина со своим чудовищным ножом направляется в мою сторону. На ногах у нее были дешевые кроссовки, и бежала она очень резво. Все, за исключением Сэтча, Ми Каса и Рьетана, быстро свалили, и эта фурия бросилась за мной. Было около часа ночи, может быть, около двух. В какую сторону я бежал, сейчас не вспомню. Надо сказать, некогда было разглядывать вывески с названиями улиц. Я не думал, что можно так потеть. Мое дыхание отдавало кокаином, двигаясь с такой скоростью, я испытывал сильную боль. Неожиданно почувствовал, что из носа идет кровь. Никогда не любил забеги на длинные дистанции. Казалось, эта женщина будет преследовать меня до края вселенной. Навстречу попадались люди, но они не проявляли ни малейшего интереса к происходящему. Все нормально: женщина бежит за каким-то мужиком, бомжом, судя по всему… Должно быть, они думали, что я что-то украл. Да думать они могли, что им угодно, только мне-то от этого не легче. Корка грязи на моем теле растрескалась от пота — мерзкое ощущение, доложу вам. Женщина с ножом не отставала. Я рванулся было в «Дели», открытое до поздней ночи, но двое охранников захлопнули дверь. Я предпринимал отчаянные усилия, чтобы увеличить дистанцию, как вдруг мне показалось, что эта зараза коснулась ножом моей спины.
Я принялся швырять в нее бутылками из-под апельсинового сока, что валялись перед «Дели», и со второго раза попал ей по зубам. По-моему, даже послышался хруст. Я заорал по-японски: «Замаамиро!» Охранники, которые поначалу не очень-то спешили вмешиваться, крикнули ей, что они вызывают копов. Тогда женщина в сердцах треснула своим ножом по стеклянной витрине. «Они звонят в полицию!» — кричал я, не переставая, однако, бомбардировать ее бутылками. Брови ее были сдвинуты, изо рта текла кровь. Сумасшедшая! Я раздумывал, что делать дальше: ждать полицейских или бежать, но тут она снова бросилась на меня, и я помчался без оглядки. Как понимаю теперь, это было наилучшее решение. Ждать копов не имело смысла: у меня были с собой кокаин, немного героина, гальцион и несколько пакетиков спид. К тому же при мне были «Амекс» и «Голден-кард», а мой паспорт был весь синий от кубинских виз. Если бы полицейские взяли меня, то я вполне сошел бы за шпиона, и меня в два счета вытурили бы из страны. Баба прочно сидела у меня на хвосте, впечатление было такое, будто она специально тренировалась, бегая трусцой отсюда до западного побережья. Помню еще, что постоянно думал, выдержит ли такие забеги мое ослабевшее от кокаина сердце, но оно, как ни странно, не давало никаких сбоев. Это меня немного приободрило. Женщина сдалась только после того, как я свалился в канал, который пересек так же быстро, взяв направление на Чайнатаун. От нее я вроде бы избавился, но то, что произошло со мной на следующий день, было похуже.
Я пил кофе в «Блю-Хаус», что находится в Ист-Виллидж. Это очень невзыскательное местечко, содержащееся на средства нью-йоркской мэрии. Во всяком случае, там есть где приткнуться. Вот там-то я и сидел с чашкой кофе, когда туда ввалилась компания латиноамериканцев, все как один приятели Ми Касы. Они схватили меня за шиворот, отвели в сторонку и сломали три пальца на левой руке. Среди них был один бомж, как и я, все остальные были обычные мелкие дилеры. Мне наговорили кучу вещей по-испански, но чего от меня хотели, я так и не понял. Кое с кем из них я был даже знаком, так как мне случалось покупать у них кокаин. Вообще у латинос очень сильно развито чувство национальной солидарности. Они никак не могли смириться с тем, что с Ми Касой кто-то мог так поступить. Но, по-моему, ломать мне пальцы тоже было несколько жестоко. Такая штука сразу сводит на нет желание сопротивляться или защищаться, разве что только от обычных, легких ударов.
Я отправился к доктору в итальянский квартал. В «Маленьком Италии» у меня было немало знакомых. Это случилось, когда я уже возвращался и проходил мимо дамского бутика. Что-то австрийское или немецкое… забыл. Может, вы знаете, но, кажется, теперь его там нет. Он находился на Кристофер-стрит, прямо напротив «Эмпорио Армани». На витрине я увидел сногсшибательное платье, короткое, черного бархата, отороченное у ворота красным, без рукавов. И только я подумал, что оно неплохо бы смотрелось на Рейко, как меня словно пригвоздило к месту. Остатки сил покинули меня. То же самое я чувствовал, когда мне ломали пальцы. А ведь я считал, что уже освободился от нее или, вернее, был на пути к этому. Прошло уже больше года, как мы расстались… Платье меня убило. Сейчас уж и не вспомню все свои ощущения в тот момент, но, кажется, это было подобно удару током. Шестьсот тридцать девять долларов. Глубокое декольте, открывающее грудь, без всяких там горжеток и висячих финтифлюшек… Плотно облегающее фигуру… Это платье ей было бы как раз впору. Разум мой помутился. Мне интересно, почему это платье так разбередило мои едва затянувшиеся раны, что я едва не упал без чувств? Ведь я никогда особо не завязывался на шмотках для этой девки! И только спустя некоторое время я это понял. Иначе говоря, все наши чувства имеют предметное выражение. А если существует бесконечность формулировок насколько бессмысленных, настолько же и бесстыдных, как, например, «я люблю тебя» или «я хочу тебя», в моем случае все эти слова материализовались в этом платье. «Я люблю тебя» — мое чувство полностью выкристаллизовалось в вещи, во все платья, что я ей покупал. Она была счастлива. Она снимала их передо мной. Я любил ее. Именно поэтому моя рана заныла вновь. Тогда, в тот момент, я почувствовал себя героем какой-то игры. Искать удовольствий в сентиментализме означает впасть в иллюзии, которые могут рассеяться в одно мгновение. Вот какая мысль поразила меня, пока я стоял перед этим шестисотдолларовым платьем. Разумеется, хоть и не желая этого, я снова погрузился в пучину страданий. Старая рана открылась от слишком резкого движения. У меня не осталось сил даже на кокаин. Я заглотил натощак семь таблеток гальциона и отправился спать.
