Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Стратегия беспорядочной и максимально широкой раздачи собственных генов особенно выгодна для самых крупных, самых сильных и самых агрессивных самцов, которые могут оттеснить более слабых соперников и не позволить им спариться с самками. Сперма этих сильных самцов могла бы также быть более агрессивной и более эффективно оплодотворять самок. Именно такова стратегия большинства самцов приматов. Как же произошел переход от нее к парному союзу?[58]
Согласно одной из гипотез, женщины более успешно передают свои собственные гены, если у них в ходе эволюции развивается склонность к менее агрессивным мужчинам, делающим более значительный отцовский вклад. Женщинам нужны эти ресурсы для выращивания детей (которых не может быть очень много из-за “бутылочного горлышка”), и чем выше потребности младенца, тем больше смысла в такой стратегии. Как только у женщин начинают развиваться такие предпочтения, мужчины, делающие больший отцовский вклад, тоже получают генетическое преимущество. В конечном итоге мужчины, демонстрирующие такой паттерн поведения, и женщины, развившие такой паттерн предпочтений, стали доминировать и вытеснили тех, кто практиковал устаревшую стратегию.
Родительский вклад также более логичен для мужчин, если у младенцев особенно высокие потребности. Чем больше заботы и ресурсов требуется ребенку, чтобы он мог выжить и расцвести, тем более важен правильный выбор баланса для мужчины. Стать отцом множества детей, которые несут твои гены, – это может оказаться не такой уж хорошей стратегией, если все эти дети, лишенные достаточной заботы, умрут в младенчестве. Предпочтительнее вариант, при котором детей у тебя меньше, но ты обеспечиваешь их всеми необходимыми ресурсами.
Однако эта стратегия, с другой стороны, будет эффективна только тогда, когда существует как минимум большая вероятность того, что дети, в которых инвестирует мужчина, – действительно его собственные дети. Парный союз – это своего рода генетический контракт между мужчиной и женщиной. Особого рода преданность, возникающая между мужчиной и женщиной, повышает вероятность того, что мужчина будет инвестировать в детей, которые несут именно его гены. А с точки зрения женщины, добавление отцовского вклада означает, что у детей, несущих ее гены, больше шансов выжить и что они могут позволить себе длительный период незрелости.
У видов, практикующих парные союзы, по мере перехода от сексуальной агрессии к сексуальной кооперации развиваются специфические физические характеристики. У этих видов самцы и самки по размеру меньше отличаются друг от друга, чем у так называемых полигинных (то есть практикующих гаремы) видов – например, у горилл. Самцу в парном союзе больше не нужны физическое превосходство и подавляющая мощь, чтобы контролировать свой гарем и отгонять самцов-конкурентов. У такого самца яички меньшего размера, поскольку его сперме в меньшей степени приходится конкурировать со спермой других самцов. Есть даже определенные различия в длине указательного и безымянного пальцев, что связывают с уровнем тестостерона, который эмбрион получает еще в матке.
У самцов человека разумного яички меньше, чем у других приматов, средний рост мужчин лишь ненамного превосходит рост женщин, и у них относительно более высокий пальцевый индекс. Измеряя ископаемые остатки, ученые проследили, как эти изменения происходили постепенно по мере эволюции человека[59]. Исследования показывают, что развитие парных союзов повлекло за собой и другие важные изменения, которые сформировали многие уникальные особенности человека – в частности, наше длинное детство.
Один из способов понять сложность нашей сексуальной жизни – это вспомнить, что у нас есть генетический потенциал не только для парных союзов, но и для других сексуальных стратегий, свойственных приматам. Один и тот же набор генов в разных окружениях может воспроизвести широкий диапазон физических или психологических паттернов. Судя по всему, люди вполне способны реализовать любые сексуальные практики, которые мы наблюдаем у приматов, – от “свободной любви” у бонобо и шимпанзе до полигинных гаремов горилл и парных союзов гиббонов.
Например, вклад человеческих отцов биологи называют “дополнительной заботой” (facultative care). В зависимости от обстоятельств отцы бывают и глубоко преданы ребенку, и совершенно безразличны к нему. Для отцов имеет значение прежде всего сам опыт заботы о ребенке. Если отец оказывается в ситуации, в которой он должен активно ухаживать за маленьким ребенком, то повышается вероятность того, что между ними возникнут крепкие узы, а это заставит отца еще больше заботиться о ребенке[60]. С другой стороны, отцы, судя по всему, в большей степени, чем матери, склонны перекладывать заботу о ребенке на кого-то другого.
Различные условия окружения могут также приводить к преобладанию того или иного паттерна сексуального поведения. Например, в истории человечества был ключевой рубеж – изобретение сельского хозяйства. Сотни тысяч лет люди жили маленькими эгалитарными группами, занимавшимися охотой и собирательством. Но примерно двенадцать тысяч лет назад появилось сельское хозяйство – и мы начали жить в больших обществах со сложными иерархиями.
Возникновение сельского хозяйства – история довольно загадочная, потому что те же самые люди с тем же самым генетическим наследием начали вести себя совершенно не так, как раньше, – и это относится также и к сексуальному поведению. В целом в племенах охотников и собирателей, судя по всему, существует некое подобие парных союзов с относительно равноправными мужчиной и женщиной. Когда появились сельское хозяйство и большие человеческие сообщества с ярко выраженным неравенством, получил распространение полигинный паттерн, напоминающий устройство сексуальной жизни у горилл – с гаремами, состоявшими из множества жен под контролем одного мужчины[61]. В индустриальном и постиндустриальном мире этот паттерн снова изменился, вернувшись к модели, больше напоминающей эгалитарный парный союз.
Я бы предположила, что многие исторические напряженности внутри феминизма, возможно, проистекают из этого конфликта между разными сексуальными паттернами. По меньшей мере с XVIII века феминистки колебались – воспеть ли им сексуальность или настаивать на недоверии к ней. С точки зрения женщины, сексуальность может ассоциироваться как с привязанностью, любовью и заботой – то есть парным союзом, так и с мужской агрессией, соперничеством и доминированием – то есть гаремом. Или же может просто быть чистым удовольствием. Наши собственные сексуальные предпочтения – нравится ли нам жизнь в духе гиббонов, горилл или бонобо – отчасти окрашивают и наши представления о том, каким образом должны регулировать сексуальность культура, традиции и закон.
По крайней мере с феминистской точки зрения феноменология секса должна отражать этот набор противоречий. Наш современный сексуальный идеал близок к модели парного союза – то есть к равноправному партнерству, построенному на взаимной преданности и любви. Но трудно отрицать (как бы этого ни хотелось), что существует связь между властью, агрессией и сексуальной привлекательностью – даже в такой относительно безобидной форме, как дамские “романы соблазнения” наподобие “Пятидесяти оттенков серого” (не зря же шутят, что первые тридцать лет своей жизни женщина тратит на поиски своего Хитклиффа, а следующие тридцать – на то, чтобы от него отделаться). Поскольку мне как женщине выпала огромная удача взрослеть в конце 1960-х годов, то есть попасть в то славное мгновение, когда противозачаточные таблетки уже были, а СПИДа еще не было, я знаю, что модель свободной любви и ничем не отягощенных сексуальных удовольствий не утратила своих чар.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
