— Да, и ваш агент, Вик Винсент, там тоже был. О Вике Винсенте Константин отзывался исключительно положительно.
— На этот раз он купил мне несколько замечательных годовиков. Двоих — в Ньюмаркете, на той неделе... Совершенно классические жеребчики! У Уилтона Янга таких нет!
Он еще некоторое время распространялся о десятке годовичков, которые на будущий год непременно должны были взять все призы для двухлеток, явно гордясь тем, что купил их. Вик Винсент замечательно разбирается в годовиках! Вик Винсент вообще замечательный парень!
Возможно, Вик Винсент и был замечательным парнем, но исключительно для своих клиентов. Я слушал, как Константин поет ему дифирамбы, пил шампанское и прикидывал, не мог ли этот самый Вик Винсент счесть меня достаточно серьезной угрозой его монополии на Бреветта, чтобы попытаться отнять любую лошадь, которую я покупаю для этой семьи. Да нет, вряд ли. Вик Винсент смотрел на меня, как Уилтон Янг на людей, не имевших чести родиться в Йоркшире: мелюзга, не стоит возиться...
Я допил шампанское и обнаружил, что Керри Сэндерс внимательно следит за мной. Видимо, ищет признаки алкоголизма. Я улыбнулся ей, и она ответила довольно натянутой улыбкой.
— Керри, дорогая, в следующий раз, когда вам понадобится лошадь, обратитесь лучше к Вику Винсенту...
— Хорошо, Константин, — ответила она.
По дороге из Глостера в Ишер я куда больше думал о Софи Рэндольф, чем о Кучерявом. Она встретила меня с обычным спокойствием и поцеловала в щеку, как я ее в Гатвике — на мой взгляд, слишком целомудренно.
— Вы таки разыскали меня, — сказала она.
— Вы тут давно живете?
— Чуть больше года.
— А, значит, когда я участвовал в скачках, вас здесь еще не было.
— Не было, — сказала она. — Проходите. Сейчас она выглядела иначе. На ней снова было длинное платье, но не черно-белое с серебром, а сине-зеленое. Порез на лбу зарубцевался, и нервный шок прошел. Волосы ее выглядели более золотистыми, глаза — более темными, и только уверенность в себе была прежней.
— Как рука? — спросил я.
— Гораздо лучше. Чешется.
— Уже? На вас все быстро заживает.
Она закрыла за мной дверь. Маленький коридорчик вел прямо в гостиную — теплую, яркую, наполненную очаровательными вещицами.
— Как тут славно! — искренне сказал я.
— А что, вас это удивляет?
— Нет, просто... Я почему-то думал, что ваша комната должна быть более пустой. Просторной и с ровными пустыми плоскостями...
— Я, может быть, и ровная, но никак не пустая и не плоская.
— Виноват-с!
— То-то же.
Фотографий самолетов на стенах не было, но на шее она носила маленький золотой самолетик на цепочке. Временами она теребила его, словно это придавало ей сил и уверенности.
На серебряном подносике стояли бутылка белого вина и два бокала.
Софи кивнула на них и спросила:
— Будете? Или вы вообще не пьете?
— Когда Криспин в запое — пью.
— Ура! — Она заметно повеселела. — В таком случае снимайте куртку, садитесь на диван и рассказывайте, что у вас там вышло с моей тетей.
О моем предложении она даже не заикалась. И обращалась ко мне по-прежнему на «вы». Возможно, она решила считать его шуткой. И, возможно, она права...
— Ваша тетя, — сказал я, — не приняла бы моего совета, даже если бы я указал ей путь на небеса.
— А почему нет? — Она протянула мне бокал и удобно устроилась в кресле напротив.
Я объяснил почему, и Софи разгневалась из-за тети.
— Ее просто надули!
— Боюсь, что да.
— Надо что-то сделать.
Я прихлебывал вино. Легкое, сухое, неожиданно ароматное — явно не какое-нибудь дешевое пойло из супермаркета.
— Вся беда в том, — сказал я, — что эта система взяток вовсе не является незаконной. Напротив. Для многих это вполне разумный метод ведения дел, и любой, кто не хочет им воспользоваться, — просто идиот.
— Но требовать половину прибыли...
— Дело в том, что барышник, которому пообещают большие комиссионные, может вздуть цену на аукционе куда выше, чем она могла бы подняться без его участия, так что для заводчика это все равно выгодно. Многие заводчики не просто мирятся с этой системой, они сами предлагают это барышникам. И все довольны.
— Кроме того, кто покупает лошадь, — сурово сказала Софи. — Ему это дорого обходится. Почему покупатели с этим мирятся?
— А-а! — я махнул рукой. — Клиенты многого не знают.
— Не нравится мне ваша профессия, — неодобрительно заметила Софи. И добавила:
— Мне кажется, она не слишком благородная.
Ха! Это еще мягко сказано...
— Все зависит от того, как смотреть на вещи, — возразил я. — Честность зависит от точки зрения.
— Это аморально! Я покачал головой.
— Это вселенский закон.
— Вы хотите сказать, что в торговле лошадьми нечестно лишь то, что ты считаешь таковым?
— Как и в любом деле, в любой стране, в любую эру, с начала времен и поныне.
— Джонас, вы порете чушь.
— Так как насчет моего предложения о браке?
— А как вы относитесь к взяткам?
— О господи! — сказал я. — Быстро же вы учитесь! Она рассмеялась и встала.
— Готовлю я не очень, но, если вы останетесь, я вас накормлю обедом.
Я остался. Обед был из готовых замороженных продуктов и удовлетворил бы даже Лукулла: омары в соусе и утка с миндалем в меду. Самым крупным предметом обстановки в маленькой белой кухоньке была морозилка. Софи сказала, что набивает ее под завязку раз в полгода, а в остальное время вообще по магазинам не ходит.
Потом, за кофе, я рассказал ей, как Кучерявый пытался отобрать у меня Речного Бога. Надо сказать, это не улучшило ее отношения к моей работе. Я поведал ей о смертельной вражде между Константином Бреветтом и Уилтоном Янгом и о Вике Винсенте, голубоглазом парне, который не может сделать ничего дурного.
— Константин думает, что купленные им годовики обязательно окажутся хорошими, потому что они дорогие.
— Но ведь это разумно.
— Нет.
— Почему же?
— Каждый год люди выкладывают состояния за будущих аутсайдеров.
— Но почему?
— Потому что годовички еще не участвовали в скачках и никто не знает, как они будут выступать. Цена зависит исключительно от родословной.
И ее тоже можно вздуть или занизить — но об этом я благоразумно умолчал.
