Книга Гортензия - Жак Экспер

Изабелла Маршан и по сей день осталась моей единственной подругой. Мне даже хочется сказать – единственным человеком, привязывающим меня к жизни.

С коллегами по министерству с некоторых пор я почти не поддерживала отношений. Наши контакты свелись к минимуму, и они лишь терпели меня, ставшую человеком-тенью, которая все еще работала в своем укромном уголке, всегда безгласная, печальная, с непроницаемым лицом, прилежно исполнявшая в своем состоянии зомби нехитрые доверенные ей задания. Они только и слышали от нее, что «добрый день» по утрам и «добрый вечер», когда она ровно в восемнадцать тридцать покидала свое рабочее место на антресоли. Я знала, это читалось в глазах моих коллег, что они меня жалели. Возможно, они спрашивали себя, как я могла с этим жить, приходить в министерство, и так день за днем. Вспоминаю, как однажды утром, когда я направлялась к столу с кофемашиной, до меня долетели обрывки разговора. Трое-четверо сотрудников одобрительно кивали в ответ на высказывание милейшего господина Аттиа из отдела коллежей, который с большой убежденностью произнес: «На месте этой бедолаги я бы давно пустил себе пулю в лоб».

Бедолагой, разумеется, была я, стоило посмотреть на их лица, когда я прошла мимо.

Кажется, я внушала им страх.

И я их понимала. Они не знали, куда им деваться, когда я находилась рядом, ведь я была живым, чудовищным и ежедневным доказательством того, что несчастье может обрушиться на любого в любой момент. Поэтому я всегда обедала на рабочем месте (обычно это был простой салат, принесенный в контейнере Tupperware), чтобы не портить им аппетит в столовой.

По той же причине я обосновалась в маленькой комнате на антресоли, которую всегда закрывала на ключ. В ней было промозгло, особенно зимой, но я ни на что не жаловалась. Зато там я сидела одна, мне нестерпимо было находиться в опенспейсе, как теперь говорят, залитом светом. Большую часть времени я обходилась без верхнего освещения, что безумно раздражало мою начальницу Марго Трапенар, когда она в редких случаях спускалась со своего третьего этажа в мой «кабинет». Рука ее сразу же тянулась к выключателю, свет ей был необходим. «Так вы окончательно испортите себе глаза!» – замечала она в оправдание. Обычно она приходила, чтобы положить стопку папок на краешек моего стола со стикерами, где давалась инструкция, как и что сделать: похоже, она не хотела задерживаться и предпочитала не вести со мной диалога. Марго возвещала: «Там все написано», тыча пальцем в наклейку, и сматывала удочки – чем скорее, тем лучше.

Ее, представьте, я тоже понимала.

С тех пор как меня перевели в отдел Марго, прошло восемь лет, надо же было меня куда-нибудь пристроить. Я не идиотка и отлично соображала, что для людей вроде нее я могла быть лишь тяжким грузом и ничем другим. Если подсчитать, сколько времени мы общались за эти восемь лет, окажется, что не больше нескольких часов. После выполнения ее заданий в конце дня или недели – все зависело от их количества – я поднималась к Марго и возвращала ей папки. Обычно я говорила: «Вроде бы готово». Она отвечала: «Спасибо, мадам Делаланд». И на этом всё. Иногда бывало и такое, что мне было нечем заняться до конца рабочего дня, но я неизменно уходила с работы ровно в восемнадцать тридцать.

Давно миновало то время, когда министерские коллеги проявляли ко мне действенное и живое сочувствие.

Многие годы моя битва за дочь была их кровным делом, мои надежды и разочарования – их надеждами и разочарованиями. Они организовали нечто вроде комитета поддержки, который в первое время собирался несколько раз в месяц.

Коллеги помогли мне заручиться поддержкой наших сменявших друг друга министров, готовили обращения к национальной и столичной прессе, рассылая повсюду фотографии Гортензии.

Только благодаря коллегам мне удалось добиться возобновления поисков, когда следователи, зашедшие в тупик, уже готовы были спустить дело на тормозах или того хуже – закрыть. Вот почему назначение нового следственного судьи, сменившего госпожу Габорьо, стало для нас настоящим праздником. Произошло это через год после похищения Гортензии и бесконечных и бесплодных обещаний следователей найти мою дочь.

Долгое время мне удавалось поддерживать свой имидж неутомимого и мужественного борца. Именно такое впечатление я производила на сослуживцев: несмотря на разочарования и провалы, я никогда не опускала рук.

В самые тяжелые моменты, когда я уже готова была сдаться и говорила себе: «Кончено, никогда я ее не верну, все потеряно!», происходило какое-нибудь обнадеживающее событие, появлялась новая зацепка или возникало предчувствие, заставлявшее меня поверить снова.

Тогда опять возрождался к жизни наш комитет, с еще большим рвением. «Как в сороковые!»[15] – любила повторять Анна, возглавлявшая отдел программ для начальных школ. Та самая Анна, у которой я побывала на новоселье в Кламаре, впервые встретив там Сильвена. С Жерменом они давно развелись и продали дом своей мечты с садиком на двести один квадратный метр…