Несмотря на дождь, окна напротив были открыты, а когда госпожа Колина легла, Колин остался дышать прохладным воздухом в одиночестве.
Они все находились почти на расстоянии вытянутой руки. Соня была спокойна, настолько спокойна, что Адил-бей спрашивал себя, почему она пришла.
Сам он дрожал, обнимая ее, снимая черное платье, дрожал, увидев это еще совершенно не сформировавшееся тело, которое ему демонстрировали без малейшего кокетства или страсти.
— Почему вы так взволнованы?
Он видел ее глаза всего в нескольких сантиметрах от своего лица, и эти глаза смотрели на него с любопытством, в них отражалась напряженная работа мысли.
— Странный вы человек!
Она сказала это много позднее, завязывая шнурки ботинок, в то время, когда Адил-бей почувствовал настоятельную потребность прижаться лбом к холодному стеклу.
Сейчас, по прошествии трех недель, он знал о ней больше? Он стал счастливее или несчастнее? Он часто наблюдал за ней в течение рабочего дня, а она оставалась спокойной и собранной, и Адил-бей не чувствовал между ними никакой связи.
Он также наблюдал за ней, когда Соня усаживалась за стол там, на другой стороне улицы; он наблюдал за Колиным и его женой, и они беспокоили консула все больше и больше. Неужели они ничего не знали? А если знали, то почему Колин продолжал рассматривать консульство с таким равнодушием?
Он пытался перейти с Соней на «ты», но это оказалось невозможным. Часто, сжимая девушку в объятиях, он испытывал внезапную тревогу, и она отражалась у него на лице.
— Что с вами? — спрашивала Соня, улыбаясь.
Что с ним? Он страдал оттого, что она находилась здесь, рядом с ним, но при этом они не были по-настоящему близки!
— Вы меня не любите, Соня.
— Это зависит от того, что вы называете любовью.
А ведь она бывала нежной, порой необыкновенно ласковой! Турок почти перестал выходить на улицу. Зато однажды в десять часов утра в консульстве появилась Неджла Амар и воскликнула:
— Это так-то вы меня навещаете?
В кабинете толпился народ. Растерявшийся Адил-бей посмотрел на Соню, которая, продолжая делать карандашные пометки в документах, указала глазами сначала на посетительницу, затем на дверь спальни.
— Вы знаете, что мой муж возвращается уже на следующей неделе?
— Разве не вы должны были мне позвонить?
— Нет. Согласитесь, я была вправе рассчитывать услышать ваш голос!
Кто звонил тогда, в тот первый вечер? Кто приходил и стучал в дверь?
— Я не знаю, что с вами происходит, Адил, но мне кажется, что вы изменились.
Она сняла шляпу, перчатки, посмотрела на себя в зеркало.
— Чем вы занимались все эти дни?
— Ничем особенным.
— Вы меня даже не поцелуете?
По ту сторону двери Соня выслушивала посетителей. Персиянка ушла лишь через два часа, весьма недовольная. Они почти поссорились.
— Признайтесь, вам наговорили обо мне кучу гадостей! — выкрикнула она в какой-то момент.
— Я клянусь вам…
— Кого вы видели?
— Никого.
— А меж тем вас заметили в «Баре»!
— Я был там всего лишь раз.
Когда Неджла пересекла кабинет, Соня даже не посмотрела в ее сторону. Адил-бей вернулся на свое место. Секретарша указала консулу на мужчину с внешностью пирата, примостившегося в углу комнаты.
— Он хочет говорить с вами лично.
— Подойди! — велел консул.
— Когда вы закончите с другими посетителями.
Соня, как обычно, делала какие-то пометки.
— Сейчас твоя очередь.
Мужчина окинул девушку многозначительным взглядом и проворчал на турецком:
— Вы думаете, мы можем говорить при ней?
Соня поняла. Она ждала распоряжения, уже намереваясь подняться.
— Останьтесь. Ты можешь говорить.
Наконец мужчина протянул Адил-бею невероятно грязные документы, которые он хранил под рубашкой.
— Это твой паспорт?
— Нет. Это паспорт человека, который умер. Он мне сказал, если с ним случится несчастье, я должен буду принести документы сюда, чтобы вы сообщили его сестре, проживающей в Смирне.
Соня поняла, что ей не стоит ничего записывать, и, воспользовавшись паузой, начала сортировать бумаги.
— Объясни.
Мужчина подошел к двери и приоткрыл ее, дабы удостовериться, что их никто не подслушивает.
— Я переправлял в Анатолию шестерых, мы шли горными тропами. В ту секунду, когда мы почти достигли цели, раздались выстрелы, и один из шести остался там.
— И многих ты переправил этим путем?
Горец не ответил, подхватил меховую шапку и вышел, пробурчав:
— Вы позаботитесь о документах?
Утро закончилось. Кабинет был пустым и грязным. Соня нацепила свою шляпку.
— Вы не сердитесь? — спросил Адил-бей.
— С какой стати?
— Из-за этой женщины.
— Вы не могли поступить иначе. Я прошу у вас разрешения не приходить во второй половине дня, сегодня в порт прибывает эскадра.
— Хорошо.
Разве он мог поцеловать ее или сказать что-нибудь нежное, когда она стояла перед ним такая прямая, такая отстраненная? Впрочем, турок думал о мужчине, покинувшем консульство, а также о Неджле, чьи духи так портили ему настроение.
— До завтра, Адил-бей.
— До завтра.
Всю вторую половину дня его буквально швыряли с одной улицы на другую, как некий инородный предмет. Адил-бей ничего не знал о празднике, разворачивающемся вокруг него. Стоило консулу выйти на перекресток, расположенный около его дома, как ему преградила дорогу конная милиция.
Тогда турок двинулся другим путем. Вдоль тротуаров по всей длине главной улицы выстроился двойной кордон зевак, из всех окон свисали красные флаги. Между домами протянулись красочные транспаранты с надписями. Где-то на высоте крыш реяло многометровое полотнище с чудовищно увеличенным портретом Сталина.
В тот момент, когда стало возможным различить нечто, напоминающее передовые колонны шествия, очередные конные милиционеры с хлыстами в руках принялись, не произнося ни слова, оттеснять зрителей от дороги. Так Адил-бей оказался зажатым у входа в какой-то подъезд.
Он не видел почти ничего: мимо проплывали ряды людей с флагами, с многочисленными транспарантами, с изображениями Ленина. Продефилировал оркестр, за ним двинулись моряки, все в белом, с синими воротниками и длинными лентами на бескозырках.
