Что-то не хотелось вести дневник последние дни… да и жить, и дышать-то не очень хотелось, но по крайней мере это делаешь машинально, без напряга и размышлений. Избегала Энди на работе, была не в состоянии видеть, как он семенит по коридору. Вообще-то я раньше за ним этого не замечала, а может, просто не обращала внимания. В общем, теперь мне кажется, что он семенит.
Не слишком строго соблюдала заветы «Жизни без целлюлита». Прошлый раз, когда я легла почитать мантру, зацепилась волосами за дно холодильника и чуть не содрала с себя скальп, когда вставала… Надо найти для нее другое место. Если окажется, что Энди «не такой, как все мужчины», какое значение для меня будет иметь целлюлит, пусть он даже покроет меня с головы до ног? Ведь так?
К счастью, у меня так скверно на душе, что завтра консультант-психоаналитик решит, что я в самом деле депрессивная невропатка. Не знаю, может, мне завтра надеть что-нибудь такое, в чем я буду выглядеть и правда пришибленной и закомплексованной, чтобы консультант пожалел меня и назначил прекрасного лечащего врача-психоаналитика, а может, наоборот, что-нибудь нарядное, чтобы выглядеть нормально. Если я надену что-нибудь мрачное, перед работой мне придется переодеться, но это не проблема. Главное в данной ситуации — подобрать наряд, в котором я буду выглядеть чокнутой.
NB. Не надевать джинсы, ведь я писала в клинику, что надеваю джинсы, лишь когда хочу рассердить папулю. Правильная мысль: оденусь так, как одеваюсь на работу, костюм чокнутой можно взять с собой и переодеться на месте, чтобы не пугать людей по дороге в клинику.
1 апреляСегодня первый день моей новой, лучшей, великолепной жизни по системе, предложенной психоаналитиком. Я отправилась на тестирование спозаранку из боязни, что, если опоздаю, половина сеанса уйдет на выяснение того, что значит «опоздать», и в результате прибыла в клинику еще до открытия. Поиграла с идеей подождать на ступеньках лестницы, чтобы казаться особо отчаявшейся, но поняла, что единственным, кто увидит меня там, будет уборщик, и решила пересидеть в кафе за углом. Там я почувствовала себя довольно неудобно, потому что старая гречанка, хозяйка кафе, подавая кофе, смерила меня таким взглядом, словно подумала: «Ну вот, еще одна тронутая, они думают, что в кафе за углом найдут ответы на все вопросы». После семи чашек капуччино я отправилась в клинику, до которой было десять минут ходьбы, и успела к открытию.
К тому времени мне уже точно пора было в дурдом, так что можно было не беспокоиться, что подумает секретарша в приемной. Пописав (по правде говоря, ни к чему писать о таких подробностях в дневнике), я переоделась в джинсы и пошла назад в холл. Думаю, секретарша в приемной не заметила перемены в моем туалете, пожалуй, она даже не заметила бы, если бы я начала отпиливать себе голову тупым столовым ножом, она полностью игнорировала меня. Я полагаю, что людей, работающих в подобных заведениях, специально учат не смотреть ни на кого, ведь какой-нибудь параноик или человек с комплексом вины может подумать, что на него смотрят осуждающе, приписывая ему совершенно несправедливо разные ужасные вещи.
Как бы там ни было, у меня, что называется, стали остывать ноги, я уже решила говорить только о том, какие у меня ужасные родители, чтобы получить подтверждение, что во всем виноваты они. Ну и, быть может, немного про одну тощую особу, не про Тощую Клару… Я решила, что вообще-то она ничего себе и не ее вина, что она такая тощая. Минуты ползли мучительно медленно, и мне пришло в голову, что вряд ли можно давать психоаналитику список тем, которых нельзя касаться. Иначе он начал бы специально заставлять меня говорить о том, о чем я не хочу, и в результате я либо надулась бы, либо начала цедить сквозь зубы односложные ответы, — моя обычная реакция на расспросы мамули, с какими мужчинами я познакомилась в последнее время и как собираюсь подогревать их интерес ко мне.
В общем, ровно в десять (у них, верно, уходит полдня на сверку часов во всей клинике) из дверей одного кабинета высунулась женская голова и назвала мое имя. Я пересекла зал и вошла в крошечную комнату, коричневую, словно ее выкрасили дерьмом. Думаю, они считают это нейтральным цветом. В кресле напротив гораздо менее удобного на вид незанятого стула сидела невероятно толстая женщина!!! Я просто ошалела и не знала, что делать. Толстенная тетка, и при этом врач-психоаналитик! Как может толстый психоаналитик быть хорошим специалистом? Если бы она была хорошим специалистом, то не была бы толстой, ведь так? Это все равно что разведенный консультант по укреплению семьи или правое крыло парламентской фракции лейбористов… О, таких примеров можно привести множество… словом, ты понимаешь, что я имею в виду.
Огромная, она прямо-таки слилась со своим креслом, можно было подумать, что оно — часть ее тела. (Наверно, это было бы очень удобно для психоаналитика, ведь он весь день сидит на одном месте.)
Усевшись напротив нее, я просто не знала, сказать мне, что ее полнота меня пугает, или сделать вид, будто я не заметила ее размеров (ха!), и начать говорить о себе — про размеры моего зада, целлюлит и т. д., скрестив при этом пальцы, чтобы она не подумала, будто я критикую ее. Пока я решала, с чего начать, прошло пятнадцать минут. Почему же она не говорит ни слова? Может, это и есть тест? Может, тот, кто заговорит первым, — чокнутый? Еще через несколько минут, которые показались мне часами, она наконец заговорила. У нее была очень мягкая, успокаивающая манера говорить, которая мне понравилась. Она спросила, что именно заставило меня обратиться к психоаналитику. Я тут же решила, что она туповата… Я сижу перед ней в джинсах, и она, даже мельком взглянув на меня, должна была бы понять, зачем мне нужен психоаналитик! Снова наступила пауза, я обдумывала, не стоит ли мне, обдав ее презрением, выскочить из кабинета, но решила, что это может выглядеть, будто у меня проблемы в плане агрессивности. В конце концов я заявила, что вообще-то сама не знаю, зачем пришла, но надеялась, что врач сумеет очертить круг моих проблем и поможет избавиться от них. Что-то вроде этого, короче.
Я могла бы просто сказать без обиняков: «У меня толстый зад, и это портит мне жизнь», но боялась, что она ответит: «Да, вижу, особенно в джинсах». А если бы она сказала мне что-нибудь вроде этого, ведь я не смогла бы ответить: «Кто бы говорил, жирная жопа!» — потому что тогда на меня вылился бы ушат помоев о моей агрессивности или что-то в этом роде, не менее злобное и не по делу, и хоть неприятный разговор начала бы она, виноватой в конце концов осталась бы я.
Наступила новая, еще более длинная пауза, во время которой я ждала, что она наконец заметит здоровенные размеры моих обтянутых джинсой бедер и спросит что-нибудь типа: «А вас не беспокоит ваш вес?», но она не спросила.
Что меня еще раздражает в этой психиатрии, так это то, что тебе самой предоставляется определять свои собственные проблемы! Прекрасно, в следующий раз она попытается сформулировать аргумент, снимающий всякую вину с моих родителей. Я вдруг заметила, что осталось всего пятнадцать минут, а круг моих проблем так и не очерчен, от меня ждали каких-то откровений! Я решила дать ей какой-нибудь лакомый кусок, иначе у меня не будет повода встретиться с ней еще раз. Я сказала, что не раз спала с мужчинами, к которым не питала почти никаких чувств, чтобы понравиться им, но прекратила это дело, потому что утратила веру в то, что свободный секс со мной непременно заставит мужчину полюбить меня. И снова она не уловила мою мысль! Она решила, что главный вопрос для меня — может ли секс со мной заставить мужчину меня полюбить, в то время как речь шла о том, что я перестала в это верить! Я имела в виду, что многие женщины спят с мужчинами, в которых они не влюблены по-настоящему, чтобы нравиться им… но отнюдь не все теряют уверенность в том, что это верное средство. Я хочу сказать, что раньше я была бы готова на секс с Энди с первого дня, хоть в кладовке, не дожидаясь, когда он снимет пальто, уверенная в том, что после этого он будет обожать меня. А теперь боюсь, что после этого он убежит из кладовки (и от меня) раз и навсегда.
