Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
С каждым шагом идти было всё тяжелее. Уставший от перехода, одуревший от жары и вони Санька несколько раз хотел бросить овцу и сделал бы это, если бы не шагавший рядом свидетель. Санька благодарил судьбу, что присутствие Вовки не даёт ему сломаться, и одновременно злился на товарища за то, что не просит сменить, за то, что просто не поймёт, если после такого марша и всех разговоров перед этим овца не будет донесена до лагеря. Смесь из противоречивых чувств была хорошим подспорьем. Она наливала мускулы силой. Потом в раствор из благодарности и злости замешалась ещё и жалость к другу, шагавшему с виноватым лицом. «Знает, что не выдержит, обламывается, — подумал Санька, и ему захотелось ободрить товарища, не ущемив его самолюбия. Но в воспалённую от жары голову ничего не приходило, и к смеси разных чувств добавился ещё и псих, на котором открылось четвёртое по счёту дыхание и осталось позади полкилометра.
— Саша! — не выдержал сгоравший от стыда Вовка. — Устал, поди.
«Как мамка назвал, — подумал Санька. — Если так дальше пойдёт, Александром Василичем кончу».
— Хурда! — собрав последние силы, крякнул носильщик. — Весу ваще ни о чём, шагай да шагай.
— Да вроде справная.
— Чё б ты понимал в животине-то. Дутая, а не справная.
— Всё равно моя очередь.
«Вот чё за гребень?» — подумал Санька. — Делай, что можешь, и не выёживайся, степь же». Вдруг в глазах пастуха потемнело. Чтобы не упасть, он остановился и широко расставил ноги. Закружилась голова, и в неё, как в центрифугу стиральной машины, залетело яркое воспоминание и завертелось там…
…Наткнулись они с Вовкой две недели назад на камлавшего в степи шамана. Припрыгивая то на одной, то на другой ноге, разряженный в цветастые тряпки низкорослый хакасский мужичонка бубнил околесицу и бил в бубен. Накрапывал дождь. Всё небо было затянуто свинцовыми тучами, ни одной голубой заплатки не проблёскивало через хмарь. Понаблюдав за ритуалом, Вовка вежливо сказал: «Интересны всё это, конечно, все эти традиции, обычаи и всё такое, только нет никаких духов. Если сейчас в небе появится радуга, то она будет и то реальней». Санька, языческая душа, ядовито хмыкнул, мол, что ты вообще понимаешь. Но в этот момент налетел порыв ветра, тучи раздвинулись, как занавес в театре, засияло солнце, и огромная разноцветная подкова раскинулась над головами людей…
— Наносишься ещё, — переварив этот случай, произнёс Санька. — Не для того в степь послан.
— А для чего?
— Скоро за всё ответишь.
— За отару-то?
— Дурак ты — за всё.
— Как это за всё?
— Если б знал, ты бы овцу нёс. Быстрей всего набирайся — не рассусоливайся. Не овцу понесёшь — бегемота. А то и слона. Хрен доучишься в шараге, это как пить дать. Сука — без вышки придётся, — выругался Санька.
— Не понимаю.
— Твои проблемы, — отрезал Санька. — Поставь где-нибудь затесь, что с разрезом придут шабашники. Начнётся резня между нашенскими и заезжими. Следующая зарубка — много баб незамужних в Аршаново, матерями-одиночками станут. Следующая — взрывы. Днём и ночью землю будут рвать, это стресс для животины. На окоте и то стараешься лишний раз в отару не заходить, чтоб маток не тревожить. Всё как у людей: и молоко потерять могут, и в весе поубавиться. Про ветер запомни. Он с разреза почти всегда будет дуть на Аршаново, лёгкие деревенские выплюнут. Запомни, что быковать не надо, если воротилы на уступки пойдут. И самое главное: могут извалять тебя в полном дерьме. Все. И наши тоже. Тогда топай один. Потом поймут.
— Ты чё мелешь?! — вылупился на друга Вовка.
— ХэЗэ, — брякнул Санька.
Дальше пастухи шли молча. Они часто и шумно дышали. Их ноги заплетались. Парней одолевали мухи и оводы и мучила жажда. Напились они из попавшегося на пути болота, но это не принесло облегчения. Их замутило от вонючей и горькой воды. Вовку с желчью вырвало. Никакой жалости к овце у обоих пастухов уже не было. Осталась только инерция движения.
Вовка проклинал день, когда начал работать в степи. Несколько лет подряд он навещал ферму отца только как гость. Прокатываясь с одноклассниками на конях мимо пасущихся стад, фотографируясь на природе, ему всегда казалось, что вот она — сказочная жизнь. Разве он мог предположить, что по вечерам зелёная брезентовая роба может стать пепельной от комаров, способных превратить в дуршлаг любую броню — стоит только материи где-нибудь плотно облечь тело? Что перегон скота — это не интересная возбуждающая скачка под щёлканье бичей и крики напарников, а скучный, усыпляющий шаг в арьергарде бредущего поголовья. Что его, Вовку Протасова, обессилевшего после восемнадцатичасового рабочего дня, будут выталкивать в ночную, стегаемую дождём степь на поиски тёлочки, подбодрив в спину по-свойски: «Не переживай, паря. Со всяким случалось. К утру, даст Бог, найдёшь». И что после ухода во мрак (а он так боится темноты!) никто не будет за него беспокоиться, чего не скажешь о тёлочке, в разговорах о которой мужики до облатки сотрут языки. Что можно получить нагоняй за то, что не напоил коня, а через два часа огрестись за то, что напоил. Что от непонимания и обиды станешь возмущаться, а тебя спокойно одернут: «Ты как маленький. Взмыленному коню воды не дают — угробишь».
— «Проклятая степь, — думал Вовка. — Проклятая жара, проклятые мухи. Ненавижу тут всё, ненавижу!»
Санька увидел, как вдалеке, метрах в трёхстах, выплыло из-за бархана молочное облако. Клубясь, оно двигалось навстречу. Намётанным глазом степняка Санька быстро вычислил, кому принадлежит отара. Усталость у него как рукой сняло.
— Ленча! — замерев, сказал он.
— Какой ещё Ленча? — равнодушно промямлил продолжавший плестись Вовка.
— Не какой — какая!
— Да хоть никакая, мне-то.
В этот момент сбоку от парней выросла хакасская амазонка на белом коне в серых подпалинах. Красоты девушка была неописуемой. В прямом смысле, читатели. Вот уже второй час сижу на кургане перед тетрадкой и не могу подобрать слова, которые бы дали вам зрительный образ сельской прелестницы. Измаяла она меня, как и многих парней в округе. Кто-то в драках за неё без зубов остался, кто-то безуспешно покусился на собственную жизнь, кто-то рискует потерять отару из вида, как вот я сейчас.
И ведь мне не в чем себя упрекнуть. Ещё спозаранку, до выгона скота, знал я, что дойду в рукописи до места, где выскочит на коне деревенская красавица. А потому нарочно приторочил к седлу словари Ожегова и Даля, чтобы помогли мне с эпитетами и сравнениями. Но то ли не там искал я, то ли зря мы с напарником пустили на розжигу бесполезные, на наш взгляд, буквы «х» и «э» — словом, ничего достойного Лены Аевой не нашлось. Чего греха таить — была мысль выложить сюда её фото. Была да сплыла, потому как это нечестная игра, «не крикет», как говорят англичане.
Что делать — ума не приложу. Пожалуй, схожу ва-банк, а то уже овец не видать. Пусть читатели мужского пола представят свою первую любовь. Принцессы получились разные, согласен. Но думаю, что никто не разочаруется в своих Маринах и Олесях, если я постригу (наращу) их волосы до плеч и выкрашу в ядерную смоль с отливом. Может быть, для чьей-то первой любви и операция эта не понадобилась, кто знает. Далее — глаза. Сделаем их смородиновыми, с узким азиатским разрезом, насмешливыми и не накрашенными. Теперь попросим Марин и Олесь улыбнуться. В глаза сразу ударяет молочная белизна. Словом, зубы хорошие, как в плохих дамских романах c ахами и охами. На щеках красавиц будем выкапывать и закапывать неглубокие ямочки: улыбнулись — делаем две лунки под картошку, закончили улыбаться — присыпали лунки.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
