Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 25
Краска залила лицо Зубова. Ему было стыдно и обидно за себя, за свою нелепую, нескладную судьбу. Как сказать этому сытому довольному жизнью господину, что эта злополучная кость снится ему уже целую неделю. А какой наваристый бульон был бы из неё. Если туда добавить овощей, может получиться отличнейший борщ.
– Вижу, вижу, что хотели оставить бедного хищника без ужина. Но это не справедливо, не гуманно с вашей стороны. Бедолага и так обижен судьбой: обречён до конца своих дней просидеть в этой тесной клетушке, а вы так беспардонно лишаете зверушку единственной радости в его убогой жизни. Не хорошо, голубчик, не хорошо.
Зубов, как провинившийся гимназист стоял перед этим пресыщенным жизнью господином. Через час они сидели в уютном кафе на Монмартре и мило беседовали, запивая жаркое красным вином.
– Так говорите в Париже уже полгода, а раньше где были, в России? – снисходительно поглядывая на собеседника, спросил Клеопатров.
Зубов, с жадностью поглощая увесистый кусок телятины, торопливо рассказывал свою историю:
– С большевиками воевал мало. В феврале девятнадцатого заразился тифом и чуть не помер. В двадцатом, вместе с частями барона Врангеля добрался до Константинополя, то есть Истамбула. Там нашего брата тогда было полно: казаки, солдаты, офицеры. Все стали сразу никому не нужными. А что? Жить надо. Жрать тоже, а денег нет. Помыкался там я с месяц и прибился к ватаге. Забрались мы грузчиками на пароход и через море в Марсель. Там тоже не сахар, но полегче чем у турок. Перебивались – чем могли: то в порту погрузкой занимались, или ещё какой-нибудь подёнщиной, но, в конце концов, подался я в Париж.
Клеопатров, время от времени поглядывая на Зубова, внимательно слушал его рассказ. После ужина он отвёз его к знакомому товарищу, который жил в двух, трёх кварталах от этого ресторана. Армейский офицер, давний приятель Романа Алексеевича благодушно принял поздних гостей.
Квартира была не ахти какая, но Зубову она показалась королевскими апартаментами. Три уютные комнаты, кухня, санузел – о таком он мог только мечтать. Жизнь его в последнее время не баловала. Приходилось спать, где попало. Иной раз и в парке на скамейке. А уже осень, холод, сырость. И со здоровьем, что-то не ладилось. Какой-то кашель, боль в груди и температура постоянно преследовали его. К доктору он не мог обратиться – не было денег. Новый знакомый Клеопатрова оказался разбитным парнем и сразу принял Зубова как родного.
– А-а! Роман Алексеевич! Рад, что не побрезговали посетить приют отверженного и непонятого. И не делайте, пожалуйста, этой мины на вашем лице. Да, я много говорю, порой, но это от чистоты сердечной. Говорю то, что думаю. Вот такой я – открытый, как говорится душа нараспашку.
– Вечер добрый, Евгений Артемьевич. Заранее прошу извинения за столь поздний визит, но скоро вы поймёте, что на то, был особый резон. Вот рекомендую: Зубов Николай Владимирович, чиновник.
Клепатров многозначительно посмотрел на товарища и, подняв указательный палец вверх, важно добавил:
– И не просто русский чиновник, а композитор, автор знаменитого романса. Я знаю, вы слышали его, и сами не раз насвистывали иногда.
Переведя взгляд, хозяин квартиры с интересом посмотрел на гостя. Протянув руку, представился:
– Шлёпанцев, Евгений Артемьевич, ротмистр. Служил в Его Императорском Величестве полку таком-то.
Зубов неуверенно поздоровался. Клеопатров, окинув игривым взглядом обоих, приподнял котелок, чтобы раскланяться, как вдруг, устремив таинственный взор на Шлёпанцева, многозначительно добавил:
– На ваше язвительное замечание, любезнейший Евгений Артемьевич, должен заметить: не будь этой смуты, быть бы мне уже в генералах, тайным советником.
– Виноват, Ваше превосходительство, виноват, – пробасил Шлёпанцев и, с улыбкой посмотрев на Зубова, добавил, – на то она и Русь-матушка, чтобы со смутой и бунтом.
Клеопатров, снисходительно глянув на него, закрыл за собой дверь.
Шлёпанцев оказался на редкость общительным и доброжелательным человеком. Без всяких церемоний сразу перешёл на «Ты».
– Не стесняйтесь, Николай Владимирович, чувствуйте себя как дома. По себе знаю: Париж не признаёт слабых. В этом городе надо долго пожить, чтобы почувствовать его ритм, атмосферу. Что не говори, город этот захватывает любого в свой водоворот и уже нельзя никак освободиться от его цепких объятий. Отдохните, освойтесь, а потом я покажу его вам.
Открыв дверь в соседнюю комнату, он, вытянув руку, добавил:
– Вот, располагайтесь: кровать, стол и всё остальное. Чем богаты, как говорится, тем и рады.
На другое утро новоиспечённые друзья отправились осматривать достопримечательности французской столицы. Первым делом решили сделать визит к «Железной мадам», как её называли парижане. Вблизи башня поразила Зубова своей мощью и размахом. Забираясь вверх по лестнице, Шлёпанцев, не переставая, рассказывал подробности, связанные с этим архитектурным шедевром. Евгений Артемьевич оказался осведомлённым и сведущим гидом. Из его уст Зубов узнал очень многое, о чём раньше и не подозревал. Дальше, бывший ротмистр повёз гостя в Булонский лес. Но главной целью своей экскурсии он считал Мулен Руж. Он свято верил, что истинное сердце этого города грёз находится именно там. Всем своим поведением, рассказом он невольно подводил к этой мысли и Зубова. Стараясь быть ненавязчивым, он с темпераментом расхваливал все прелести города:
– Этот, так называемый лес, в сущности, английский парк. Когда-то, давным-давно он действительно был густым и не проходимым, а теперь: эти лужайки, аллеи, удобные скамейки – всё для блага человека. Да что там лицемерить, для удовлетворения его самых простых и естественных надобностей. Но вы меня, конечно, понимаете, о чём я говорю?
Парк действительно был хорош. Ухоженные, уютные аллей. Красивые скамейки с изящными изогнутыми спинками так и манили в свои объятья беззаботных влюблённых. Зубов шёл, внимательно вглядываясь в буйство пышной зелени и карнавал распустившихся цветов, которые ещё не успели поблекнуть и осыпаться. Ранняя осень в парке поражала воображение пестротой красок и оттенков, которые словно в последнем порыве, старались перещеголять друг друга и, до холодов, раскрыть свой последний главный потенциал.
– Николай Владимирович, а поедемте в Красную мельницу, – таинственно глянув на Зубова, сказал Шлёпанцев. – Вот там, вы по настоящему поймёте и вдохнёте истинную сущность Парижа. Мулен Руж – это сказка, воплотившаяся наяву.
Молодецки крутнув ус, он игриво посмотрел на товарища. Зубов, улыбнувшись, скромно ответил:
– Ну поедем-те, коль это истинное сердце Парижа.
– Истинно вам говорю, любезнейший Николай Владимирович, это не то, что сердце – это самая его сердцевина, самая, что ни на есть изюминка, которую, – тут он загадочно улыбнувшись и, таинственно глянув вверх, закончил, – надо есть с толком, расстановкой, чтобы уловить и не потерять прелесть и смак.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 25
