– Как же вас зовут? – спросил я, потягивая холодный морс.
– Фетида.
– Вы, наверное, гречанка?
– Да, я из Цалки.
– Фетида – имя морской царицы, жены героя Пелея, матери Ахиллеса, – сказал я в тоне, будто занимался ликвидацией безграмотности.
– Вы единственный из моих… – здесь она замялась и потом продолжила, – знакомых, кто знает это, – девушке стало приятно и лестно. Неожиданно она вполголоса начала читать первую строфу из «Илиады». Её серые глаза расширялись в такт гомеровского гекзаметра.
Я был озадачен и даже чуточку закашлялся.
– Наверное, морс слишком холодный?
– Вы достойны своего имени, – сказал я, шутя, но доброжелательно.
– А вас как зовут? – спросила она робко.
Моё имя не давало повода для экскурсов в классику. Хотя видно было, что ей тоже хотелось сказать что-то приятное.
– Вы, наверное, спортсменка?
– Да, бегала на длинные дистанции, хотя начинала со средних.
– Почему так?
– Что – так?
– Почему перешли на длинные дистанции?
– Случайно получилось на одном соревновании. Тренер попросил. Тогда на десять тысяч метров среди женщин у нас никто не бегал. Этот вид только-только зашёл. Достаточно было принять участие и дойти до финиша, чтобы получить очки в зачёт. Кстати, к тому моменту свои три тысячи я уже пробежала.
– Стоит ли уступать каждой просьбе? – сказал я. И, чтобы не получилось двусмысленности, быстро добавил: – Ведь можно было переутомиться.
– Не могу отказывать. К тому же тренер – хороший дядька. Добрый.
Мы сидели рядом на жестковатых матах.
– Трудно возиться с этими матами? – спросил я, щупая указательным пальцем кожаную поверхность.
– Привыкла. Я вообще много работ поменяла: лошадей по кругу гоняла, сторожила.
Её голос стал доверительнее. Она рассказала, что живёт в общежитии. Я перешёл на «ты».
– Ты такая привлекательная! Наверное, не замужем?
Фетида покраснела.
– И руки у тебя красивые, пальцы тонкие, слабое запястье. Хочешь, погадаю?
Я не гадал, а чувственно поводил пальцем по ладошке девушки. Фетиду охватила дрожь. Она потянула другую ладонь к моей голове, чтоб погладить влажные после тренировки волосы. Я не возражал.
– И шампунями вы пользуетесь дорогими, – сказала она, делая усилие, чтобы унять возбуждение. – Вы, наверное, богатый? У вас есть семья?
Я не ответил на последнй вопрос, но рассказал, что торгую компьютерами. Фетида встрепенулась:
– Я увлекаюсь компьютерами, – и стала рассказывать, как осваивала языки программирования по книгам. Девушка даже купила руководство для пользователей «Windows 95».
– Жаль, но компьютеры я видела только издалека, – заключила Фетида.
Я отпустил её руку. Стало ясно, что и «Илиаду» она прочла по своей инициативе! Игривое настроение вдруг сменилось щемящей жалостью к ней. Это не входило в мои планы. Захотелось уйти. Некоторое время мы сидели молча. Было видно, что она готовилась что-то сказать.
– Я хотела бы показать вам свои рассказы. Вы – единственный, кому я могу их показать. Ребята меня засмеют, если узнают. Они хорошие, но простые. Я принесу тетради, можно? – спросила она.
Она собралась уже побежать, но остановилась и, испытующе взглянув на меня, спросила:
– Вы ведь не уйдёте, дождётесь меня?
В её глазах была тревога. Она почувствовала перемену в моём настроении. Из приличия я выразил удивление по поводу возможности её опасений, хотя подозрение, что приключение явно перерастает положенные ему пределы, крепло. Однако я не мог предположить, что окажусь ввергнутым в панику после того, как прочту то, что было в ученических, исписанных неровным почерком тетрадях.
Сидя на матах, я просмотрел несколько рассказов. В непритязательных текстах было много грамматических ошибок. Сюжет был один – неразделённая любовь. В рассказах нет злодеев-мужчин: какой-нибудь спортсмен, высокий, голубоглазый, по простоте души своей не замечает пылкой любви, какой его удостаивает девушка, с виду неприступная и строгая. Он, как правило, легкоатлет, с весьма обычным русским именем Коля, Вова (кто ещё в Грузии занимается лёгкой атлетикой?). Один рассказ кончается мелодраматичной встречей. Героиня, вся разбитая страданием, рано поседевшая, встречает героя через несколько лет на улице. Он со своим семейством проходит мимо, не узнав её, потом вдруг, пронзённый воспоминанием и догадкой, поварачивается и бежит за ней. Она, как всегда, строга и настаивает, чтобы он вернулся к ждущему его семейству. И потом в одиночестве продолжает путь, гордая и немножко счастливая.
У других рассказов конец трагичнее. Сцены самоубийства расписаны со смаком. Героиня наносит себе удар ножом в сердце. Целую неделю её одинокий труп лежит в пустой квартире. Или она выбрасывается с верхнего этажа дома и, более того, оказывается под колёсами мусоровоза. В рассказах даже труп подвергался насилию!
Я похвалил Фетиду за искренность, которая была в её писаниях, и взял, как незадолго до этого, её руку.
– Хочешь посмотреть вены? – изменившимся голосом спросила Фетида и с готовностью, даже с торжественностью продемонстрировала их. Она покушалась на них, и не раз…
Тут я заторопился, ссылаясь на дела. То и дело посматривал на часы и старался не глядеть ей в глаза. По дороге в офис чувствовал острый душевный дискомфорт. «Только бы не попасть в историю, не увязнуть!» – стучало в голове.
На следующий день, чтоб не привлекать внимания Фетиды, я оставил «Субару» далеко от манежа. Я был в цивильном костюме, поднялся на второй этаж, в администрацию манежа. Там заявил, что прекращаю свой месячный абонемент и попросил вернуть оставшуюся сумму. Пока бухгалтер делал расчёты, я через широкое окно глянул на зал сверху вниз. У линии тренажёров задумчиво прогуливалась Фетида. Она была в костюмчике бордового цвета, в короткой юбке. Я пересчитал полагаемую сумму и быстро удалился.
The American
Наверное, нет человека, которого бы в детстве не спрашивали, кем он хочет стать в будущем. Взрослых умиляет непритязательность детишек в выборе профессий. Не бывает предела их восторгам, когда со временем ребёнок меняет свою профессиональную ориентацию и не делает её более престижной. Это, например, когда ещё несостоявшийся парикмахер переквалифицируется в дворники.
Игорь не был исключением. В одной компании взрослых ему тоже задали тот самый дежурный вопрос. Ответ был неожиданным. Пятилетний малец заявил, что хочет быть американцем. В брежневские времена желание быть американцем обычно не озвучивалось, тем более принародно и тем более когда вокруг не одни только родственники. Откровенность мальчика взрослые замяли громким и слегка деланным хохотом.
