Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 198
Чем же русские жители Ташкента заслужили такую мизерную по мировым меркам, а с точки зрения жителя узбекского кишлака – астрономическую зарплату?
«Чаще всего на каждом уважающем себя производстве и в каждой еще не впавшей в летаргию конторе сидит своя Марьиванна или Сан Саныч – странные и нелепые в окружении периодически ржущих над своими непонятными русскому уху шутками молодых «новых узбеков», с зализанными гелем волосами и поминутно вынимаемыми как бы невзначай сотовыми телефонами».
Известно, что «новые русские» не заслужили симпатий мировой общественности. Но по сравнению с «новыми узбеками» они смотрятся как гиганты мысли…
«На этих тронутых временем осколках империи – Марьиваннах и Сан Санычах – во многом и держится пока шаткое здание узбекской экономики и делопроизводство…
– Марьиванна, посмотрите процентовку. Сюда что вписываем?
– Зульфия, я ж тебе объясняла…
– Ой, Мариванна, я всегда так путаюсь в этих цифрах. И что бы мы без вас делали, Маш-опа!»
Вот так лопнул миф о квалифицированных узбекских национальных кадрах. Зульфия способна получать высокую зарплату. А нужными знаниями и умением, несмотря на диплом о высшем образовании, она все-таки не обладает.
«Но при этом Марьиванна – человек второго сорта, хотя уволить ее ни один начальник не решится – без нее вся работа остановится… К русским, этим «белым неграм» Средней Азии, питают смешанное чувство соболезнования и брезгливости – как к непонятным, но безобидным загостившимся чужакам, дом которых сгорел за время их отсутствия. В то время как корейцы, чеченцы, евреи и др. живут национальными общинами, русские остаются каждый со своей бедой один.
И это понятно, ведь среди русских никогда не было этнической солидарности. Те русские, которые живут сейчас в республиках СНГ, стать влиятельным национальным меньшинством, владельцами предприятий и банков не могут. Высокооплачиваемыми специалистами, которых оберегает местное правительство – тоже. Просто для этого нужны другие русские»[8]. Те русские специалисты высочайшей квалификации, которым в Узбекистане платили бы большие деньги, давно уехали в Россию или на Запад, а специалисты средней руки вроде упомянутых Марьиванны или Сан Саныча, на которых держится малый и средний бизнес в Узбекистане, на большие зарплаты и уважение претендовать не могут. Да, у них есть знания и опыт, но это не те качества, которые считаются престижными в узбекском обществе.
Вернусь к очерку Муратханова. Плакаты, вывески, официальные заявления, воинские команды – все это пишется и звучит на узбекском, а потому недоступно неграмотным русским, 99 процентов которых так и не удосужились в достаточной мере овладеть языком титульной нации. А сейчас еще проводится переход с кириллицы на латинскую графику, что сделает неграмотными и большинство узбеков. И, конечно, весь культурный багаж, накопленный в советское время и зафиксированный на русском языке, станет узбекам недоступным. Такая же судьба постигла в середине прошлого века арабскую вязь, превратившуюся для новых поколений советских узбеков в китайскую грамоту.
В школьном курсе новейшей истории русские объявлены захватчиками и завоевателями, а басмачи – героями национально-освободительной борьбы. Учебники советского образца, как и сочинения Горького и Маяковского, изъяты и уничтожены еще в 90-х, при обнаружении подобных книг и директора школ, и заведующие библиотеками лишались работы.
Узбекская власть стремится представить республику светским государством, время от времени проводятся обыски с целью изъятия у населения исламской экстремистской литературы. Но если и не было в семье экстремистов, после ареста кормильца они появятся.
Современные идеологи при поддержке узбекоязычных СМИ (а других там почти нет) активно культивируют в общественном сознании образ женщины – хранительницы очага, изо дня в день терпеливо ожидающей мужа в четырех стенах и безгласно принимающей любую его волю. У узбекской девушки с высшим образованием шансов на замужество мало. Образование у женщины стало пороком, так Узбекистан возвращается к собственному Домострою (как крестьяне, из-за обнищания лишенные возможности покупать товары в городе, вернулись к натуральному хозяйству). Единственный островок, законсервировавший советскую стабильность и благополучие, – это Навойский горно-металлургический комбинат (где директор – крепкий русский хозяйственник) и золотодобывающее узбекско-американское СП. Платят здесь в среднем от 200 до 400 долларов в месяц, и, в отличие от Ташкента, бесплатно показывают российское ТВ.
Уехать русскому из Узбекистана непросто – за билет на поезд надо будет заплатить полугодовую зарплату среднестатистического русского жителя Ташкента. А продать свою квартиру можно лишь за гроши: таков жизненный уровень потенциальных покупателей (в города стремятся попасть молодые люди из кишлаков). Да и предложение намного превышает спрос. Получить же российское гражданство почти невозможно: очередь в консульство насчитывает многие тысячи человек, а в день оформляют документы в среднем на пять семей. Когда возмущенный волокитой русский кричит чиновнику, что он не по своей воле приехал в Среднюю Азию, а по распределению после института, тот невозмутимо отвечает: «А мы вас туда не посылали…»
Конечно, среди узбекистанских русских сильны чувства горечи по поводу неблагодарности со стороны власти и населения республики, для процветания которой наши специалисты и рабочие так много сделали в прошлом. Но тут есть один важный нюанс, который они редко учитывают и о котором написал в своем очерке «Восток есть…» журналист Андрей Тарасов:
«В растерянности и оскорбленности нашей, в позе гордого недоумения от неблагодарности за оставленные города и заводы («мы им столько понастроили, столько понавезли, а они!») читается укор непонятливым «чучмекам», так и не воспринявшим благодатной советско-европейской индустриальной цивилизации. И не укор даже, а суд. Но судьи ли мы им, если трудились, добиваясь во всем выравнивания – города и деревни, центра и окраины, Востока и Запада? Выравнивания с верой, что преодолеваем проклятое прошлое, и без опасений, что можем породить проклятое будущее».
Старый Ташкент был типичным азиатским городом. Довольно убогим и грязным. В советское время, после случившегося в 1966 году катастрофического землетрясения, столицу Узбекистана восстанавливала вся страна, в ней появились резные дворцы, плиточные площади, искрящиеся фонтаны.
Это строила Советская власть, главную роль тут играли русские специалисты и рабочие (хотя вдохновителем работ по благоустройству города выступал первый секретарь ЦК КП Узбекистана Шараф Рашидов, жизнь которого так трагически оборвалась в 1983 году). Но советские люди руководствовались пришедшей с Запада, из Европы марксистской идеологией, они хотели «догнать и перегнать Америку». И им было непонятно, например, зачем трусят стариковской рысцой по узким улочкам Старого города почтенных лет граждане в ватных халатах, пряча в рукавах каких-то сереньких птичек. А они спешили на перепелиные бои – развлечение узбекских дедушек, тогда как парни предпочитали буйное и пылкое времяпрепровождение на ипподроме. Только почему эти самые сражения птиц, вызывавшие на невозмутимых байских лицах такой детский азарт и вдохновение, были под запретом милиции и проводились на тайных, скрытых от глаз пустырях? Ну ладно – калым, ну ладно – обрезание. Ну, паранджа, которая то и дело попадалась в переулках Старого города и на базаре. Но перепелиные бои – чем страшны?
Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 198
