— Нет, хотя, говорят, там славно. Но кажется, на лошадях не покатаешься.
— А я и не собиралась кататься.
— Что, разонравилось?
— Да не сказала бы. Просто мне захотелось повидать новые края. Скажем, я с самого детства не была на Атлантике. А против лошадей я ничего не имею.
— Ясно… Грейс, это самое… ну, твое дурное самочувствие. Иногда ты не сможешь сесть в седло. Понимаешь? Дело тут не в запретах. Это имеет отношение к медицине. Девушки, все девушки на свете… с каждой случаются перемены, иногда в четырнадцать лет, иногда в тринадцать, у кого-то в пятнадцать или в шестнадцать. Бывает, раньше. Ты сама поймешь, в чем дело, оказавшись в ванной…
— Не надо говорить об этом, мама. Я все знаю. Месячные.
— Да, но откуда тебе это известно? — удивилась миссис Колдуэлл. — Кто тебе сказал? Конни?
— Нет, Джули.
— Джули? Это каким же, интересно, образом.
— Не сердись на нее, мам. Прошлым летом я неважно себя почувствовала, она принесла мне чаю с тостами и… все сказала. Матери, говорит, иногда забывают объяснить дочерям то, что им нужно знать, вот она и решила, что пришло время.
— А что еще она тебе сказала? Что-нибудь про мужчин? Мальчиков?
— О Господи, мама, нет, ничего подобного. Да и что она знает о мальчиках? С ее-то лицом. Джули славная, но про мальчиков она ничего знать не может.
— Извини, но это не так. Кое-что она про мальчиков все-таки знает. Джули вдова, из чего следует, что раньше она была замужем… впрочем, забудь о Джули.
— Хорошо. И говорить о ней не хочу. Ты ведь сама меня спросила. Не я начала этот разговор.
— Ладно, я просто не хочу, чтобы она и впредь говорила о мальчиках, а если начнет, ты должна остановить ее. Вот когда объявишь о своей помолвке…
— Помолвке! Ради Бога, мама, оставь меня в покое, а? Не против, если я пойду? Мне хочется немного вздремнуть. — И, не ожидая разрешения, Грейс поспешно вышла из гостиной.
Тем летом миссис Колдуэлл повезла Грейс на Кейп-Мэй. Они остановились у родни, встретили и других родственников, а также просто знакомых из Пенсильвании. Грейс научилась плавать на волнах и играть в теннис на песчаных кортах. Плотина, при помощи которой ферма обеспечивалась холодной пресной водой, травяной корт, друзья из Форт-Пенна, хозяйский дом на ферме — все это настолько отличалось от жизни Кейп-Мэя, что последний казался еще более другим, чем был на самом деле, и явно представлял собой вполне подходящее место для проведения каникул. Было решено, что на следующий год Колдуэллы снимут здесь отдельный коттедж; и действительно вышло так, что каждое лето до самой своей помолвки Грейс ежегодно ездила на Кейп-Мэй с родителями, немного расширяя таким образом круг знакомств и обогащая свои знания географии, что позволяло поддерживать беседу, когда знакомые из Форт-Пенна заговаривали об Иглз-Мэр, Винограднике Марты, Уоткинс-Глене и Эшбери-парке.
После той первой поездки на Кейп-Мэй Грейс еще теснее сблизилась с Конни Шофшталь, сестрой Хэма Шофшталя. Та ветвь семьи, к которой принадлежали Конни и Хэм, была самой преуспевающей среди многочисленных Шофшталей. Тот из претендентов на какую-нибудь выборную должность в графстве, который заручался голосами всего клана Шофшталей, заранее получал преимущество в борьбе с практически любым из соперников. В иных районах были Шофштали, но не было Шмидтов или Хоффманов. Или Штайнов, или Миллеров, ибо когда кто-нибудь из Шмидтов, или Хоффманов, или Штайнов, или Миллеров женился на девушке из семьи Шофшталей, он автоматически становился Шофшталем. Для этого Миллеру или Шмидту не надо было менять фамилию, просто все знали, что он женился на ком-то из Шофшталей, и положение человека в районе или округе нередко определялось степенью его близости или удаленности от форт-пеннских Шофшталей, особенно семьи Айзека Шофшталя и его жены — родителей Конни и Хэма. В городе Форт-Пенн никто из Шофшталей не сидел без работы, Айзек строго следил за этим. Он ничем не мог помочь, если кто-нибудь из Шофшталей, живших ниже по реке, попадал в тюрьму графства Несквехела по обвинению в убийстве собственной жены, которой отсек голову серпом. Так иные и говорили: тут Айзек ничем помочь не может. Но они заблуждались. Ближе к истине были те немногие, что замечали: Айзек может помочь, — и помогал. Не будь обвиняемый Шофшталем, не поставь он Айзека в известность о происходящем, не купи тот адвоката, лежать бы преступнику в могиле, а не камни на каторге перекатывать. Сам Айзек в глаза не видел женоубийцу, но на его памяти никто из Шофшталей не был повешен, и не будет, если он в состоянии помешать этому. Любой из приезжих Шофшталей, если за ним ничего нет и он опрятно одет и имеет рекомендательное письмо, желательно от лютеранского пастора, мог рассчитывать на поддержку. Ему не обязательно было встречаться с самим Айзеком, но после проверки его главный бухгалтер или кто еще из конторы организовывал встречу вновь прибывшего с потенциальным работодателем. В одном только Форт-Пенне с Шофшталем можно было столкнуться на каждом шагу. Например, Шофшталь — сторож в местном депо. Эта работа обычно предоставлялась людям, потерявшим ногу на железнодорожной службе, но для этого Шофшталя сделали исключение, и он окружил свою сторожевую будку цветочной оранжереей и устричными раковинами. В лютеранских церквях Форт-Пенна Шофштали были представлены дьяками и пасторами. В персонале Шофшталь-Хауса, принадлежавшего Айзеку, ни одного Шофшталя не было, ну, так и неловко было бы иметь близкого родственника в гостиничном бизнесе, по крайней мере таком, который приносит одни убытки и вскоре уступит место первоклассному отелю или офисному зданию. Не было Шофшталей и в полицейском управлении. Зато Шофшталь служил приставом в местном суде; Шофшталь был помощником шерифа с кабинетом в том же здании; Шофшталь был заместителем начальника отдела образования графства, а двое Шофшталей были школьными учителями. Герман Шофшталь у себя дома на Шестой Южной улице давал уроки игры на фортепьяно и скрипке, а в католической церкви, где был главным органистом (не будучи при этом католиком), преподавал игру на органе. Герман принимал активное участие в организации Баховских фестивалей в Вифлееме, штат Пенсильвания, а одна из его дочерей преподавала в консерватории Новой Англии. Еще один Шофшталь занимал ответственный пост в Альтонском отделении Пенсильванской железной дороги, один из его сыновей преподавал высшую математику в университете Форт-Пенна, другой занимался малярными работами и расклеиванием обоев. Наконец, Шофшталь был горновым мартеновской печи на сталелитейном заводе Форт-Пенна.
Направляясь на работу, эти и многие другие Шофштали неизменно сворачивали с пути, чтобы засвидетельствовать свое почтение Айзеку, которого, независимо от собственного возраста, называли дядей («Доброе утро, дядя Айзек»); он отвечал на приветствие, не очень ясно представляя себе, с кем именно говорит, но вполне удовлетворенный тем, что, судя по форме обращения, это кто-то из семьи.
Айзек, говорили земляки, весь в деле. Название «Шофшталь и компания» появилось в четвертом десятилетии XIX века. В ту пору она чем только не торговала — порохом, ружьями, одеждой, мазью для колес, семенами, красками, сельскохозяйственным оборудованием и продуктами, древесиной, строительными материалами, землей, аккредитивами, недвижимостью, билетами на пароходы, акциями, закладными, страховками. В 1902 году никому бы не пришло в голову прийти в управление «Шофшталь и компания» с заказом на кремневое ружье или тесак, но для постоянного клиента ружье или нож компания бы нашла. Кабинеты служащих находились на первом этаже «Шофшталь билдинг» на углу Стейт-стрит и Второй улицы. На вывеске в ширину двух больших окон значилось просто: «Шофшталь и компания». Кабинеты располагались по обе стороны вестибюля здания; справа, где было посветлее, сидели кассир со своими помощниками, бухгалтеры и машинистки, напротив — руководство компании, состоявшее из Айзека Шофшталя, его зятя Филиппа С. Хэмилтона и его брата Уильяма Шофшталя — именно в такой последовательности. Айзек занимал кабинет с большим окном, выходящим на улицу. Занавески из зеленого шелка висели таким образом, что затрудняли прохожим обзор происходящего за стоящим в углу кабинета столом хозяина, но сам Айзек, подойдя к окну, вполне мог осмотреть всю улицу. Такая планировка не была случайна. Продумывая архитектуру здания, Айзек говорил о своем кабинете: «Я занимаюсь своим делом в открытую. Весь мир может заглянуть и увидеть, кто заходит ко мне». Хотя это было не совсем так. Чтобы как следует разглядеть того, кто пришел к Айзеку обсудить свое дело, представителю внешнего мира пришлось бы остановиться у окна, подняться на цыпочки и вытянуть шею — лишь тогда бы он увидел, кто сидит у стола Айзека, выходящего на угол Второй и Стейт-стрит.
