Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
Я растравляю себя до такой степени, что не могу заснуть: мне мерещится, что стоит потерять бдительность и закрыть глаза, как хлипкая входная дверь будет выбита штыками японцев, пришедшими забирать меня в лагерь. Мне становится понятно, почему Вера затащила меня жить с собой на этом клочке бетона: по-видимому, ее тоже мучили ненужные страхи о неразрешимых вещах, когда она лежала здесь одна ночами, вдалеке от других жильцов, завернувшись в одеяло, после того как выключена лампочка под потолком…
Вера, да — Вера, одним только своим присутствием, своей глупой болтовней спасает меня от ужаса неизвестности и спасается сама с моей помощью. У Веры закалка против тьмы ночных страхов сильнее, чем у меня, но ей тоже невозможно долго находиться в одиночестве. Поэтому мы друг другу дороже, чем родные сестры. Вера — это моя семья сейчас, думаю я, она — как теплый круг света от настольной лампы, горевшей на столе в кабинете у отца в самые спокойные дни моего детства. Мое сознание цепляется за Веру, я говорю себе «как хорошо, что она скоро вернется», и постепенно успокаиваюсь; мои мысли меняют направление, замедляются, и я засыпаю.
Вера переживала свои собственные столкновения с реальностью войны. Однажды — не в тот раз, когда я доводила себя ночными страхами, лежа в одиночестве, а позднее, может быть, недели через две или еще позднее — она вернулась из дансинг-холла в странном подавленном настроении и рассказала, что видела, как японский офицер застрелил девушку-китаянку, отказавшуюся танцевать с ним. Вера сказала, что в полном народу зале выстрел был почти не слышен, но оркестр перестал играть, и люди стали суетиться, а когда толпа немного рассеялась, они с Су Линем увидели девушку, лежащую в луже крови. «И никто ничего не мог сделать или даже высказать, как это возмутительно, понимаешь? Мы все просто стояли и смотрели, как бараны», — повторила несколько раз Вера с каким-то злым беспомощным выражением.
Я прекрасно поняла, какую мысль она хотела донести: самым ужасным оказалось бессилие, с которым ты наблюдаешь за разворачивающейся перед тобой катастрофой; невозможность помочь, исправить, защитить человека или когда кто-то демонстративно попирает привычные ценности, заставляя осознать твою полную ничтожность. Эта личностная ничтожность в мирные периоды не так заметна, весь фасад цивилизации выстроен так, чтобы у людей создавалась иллюзия своей значимости, но во время войны, когда законы перестают действовать, нелепая незначительность каждого, у кого нет возможности пустить в ход оружие, становится особенно зримой.
В тот вечер Вера еще много раз повторила, что она не может поверить, что можно застрелить человека в месте, полном людей, и какой дурой она себя почувствовала, когда поняла, что может лишь глупо стоять и смотреть, но я вовремя остановила ее сползание в порочное рефлексирование о неразрешимых проблемах. Я бросила ей ночную рубашку и выключила свет, заявив, что красавице китаянке уже не помочь, а Вера мешает мне спать своими излияниями.
Таинственный японец в самом деле существовал. Мы с Верой вычислили его совместными наблюдениями. Это был молодой сухощавый офицер, довольно высокий для японца. Мне в мои неполные двадцать лет он казался чуть ли не стариком, хотя, скорее всего, ему и было далеко до тридцати — он выглядел старше своего возраста из-за военной выправки и общей для японских военных доведенной до автоматизма сдержанности в манерах, из-за чего шанхайские русские часто обзывали японцев истуканами. Он всегда появлялся в компании других офицеров и девушек. У него были тонкие черты лица, и он выглядел немного скучающим. Обычно в руке у него была зажженная сигарета, но он редко затягивался, а скорее прикрывал процессом курения нежелание участвовать в беседе. Вероятно, он стал посещать клуб из-за требований этикета, чтобы составить компанию кому-то из высших чинов, но постепенно от скуки пристрастился к клубному времяпрепровождению. Не было похоже, что его что-то интересует за пределами стола, и он редко смотрел на сцену. Исключением была я.
Когда он смотрел на меня, у него в глазах появлялось странное изумленно-вопросительное выражение, словно ему хотелось меня спросить о чем-то очень важном, о какой-то тайне, которая известна только мне и ему. Так смотрят на кого-то, кого случайно встретили и узнали после реинкарнации в другой жизни. Вера, правда, была другого мнения и сказала, что немой вопрос в его глазах расшифровывается просто-напросто как «будешь ли ты спать со мной?». Так или иначе, острый интерес японского офицера ко мне заметили и в его компании: я пару раз видела, как кто-то из его окружения указывал в мою сторону и говорил что-то, что вызывало общий смех. Похоже, он не желал давать повод для вышучивания такого рода и избегал открыто смотреть на меня, а также относительно редко бросал на сцену деньги после нашего выступления. Но все же нет-нет, да и поймаешь на себе его взгляд, от интенсивности которого чуть не вздрагиваешь каждый раз. Можно подумать, что он не может сопротивляться внутренней потребности взглянуть в мою сторону, чтобы то ли подтвердить, то ли опровергнуть впечатление, которое сложилось обо мне.
Как обычно бывает в подобных случаях, из-за того что я оказалась в центре внимания этого человека и осознавала свою исключительность для него, моя восприимчивость стала развиваться невероятными темпами. Вскоре наше с ним интуитивное взаимопонимание увеличилось до такой степени, что один короткий обмен взглядами позволял нам считывать эмоции и чуть ли не мысли друг друга буквально за долю секунды. Из-за этого я тоже стала избегать встречаться с ним глазами — мы как будто на телепатическом уровне договорились демонстративно не замечать друг друга, кроме тех кратких мгновений, когда он кидал на сцену конверт и я должна была улыбнуться и поклониться ему в знак благодарности. Улыбка у меня не получалась, хоть тресни, потому что я начинала нервничать, но ему, судя по всему, было достаточно и просто краткого прямого взгляда, который таким образом переходил из категории запретного плода в легализованную оплату.
Среди посетителей клуба были и другие мужчины, которые постоянно оказывали мне знаки внимания и давали деньги, но все они были просты в своих желаниях, их действия не подразумевали психологической глубины, и всегда было ясно, чего от них ожидать, в отличие от японца, молчаливое, но неотступное внимание которого вскоре стало для меня мучительным.
Вторым «неудобным» поклонником был Николя Татаров. Я узнала много неожиданных сторон его характера, наблюдая его в качестве завсегдатая клуба. Как и следовало ожидать, он тоже заметил во мне, как в клубной танцовщице, новую личность, и посчитал, что было бы забавным и даже пикантным восстановить наши отношения на новом уровне после пресного общения в школьные годы. Я, наоборот, всеми силами старалась избежать возобновления знакомства, что было довольно трудно, учитывая, что род моих занятий подразумевал поощрение внимания клиентов. Но до поры до времени мне удавалось избегать его.
Если японец придерживался каких-то внутренних, им самим для себя установленных пределов по отношению ко мне, то желание Николя заполучить ту или иную актрису в свое распоряжение не сдерживалось никакими моральными рамками. Наметив очередную жертву, он начинал охоту, используя самые наглые и бесцеремонные способы. Он засыпал актрису букетами и подарками, требовал через метрдотеля, чтобы она вышла к нему в зал, и мог часами торчать у входа, поджидая, когда появится его новая пассия. Кроме того, он совершенно не умел пить и часто смущал наших девушек пьяными выкриками с места и разными дурацкими выходками. Было известно, что Николя сотрудничает с японцами, поэтому его побаивались и администрация клуба смотрела на его поведение сквозь пальцы.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
