Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Хорошо бы научиться различать, где есть вообще проблема, а где ее нет. Где наша проблема, а где детей. А то получается, что не мы помогаем детям решать их проблемы, а они должны нам помочь справиться с нашей тревогой и страхами.
Я постепенно научилась как-то свою тревогу все больше отделять, чтобы не приставать к Паше и не делать его ответственным за свое спокойствие. Сейчас, спустя больше чем 3 года с тех разговоров, я гораздо меньше навязываю своих идей, больше могу просто интересоваться отношением ребенка, не бегу «спасать» и учить «как надо». Может быть, совсем отделить свою тревогу невозможно, но стоит хотя бы начать замечать, как происходит наше общение с детьми, когда мы в тревоге.
Очень важно разделять свои чувства и ребенка. Это требует внимания к себе в первую очередь. То есть нужно заметить, что со мной, например: «Я тревожусь». И спросить себя: «А что может ужасного произойти?» Иногда это приводит к ответу про наш собственный детский болезненный опыт, от которого мы хотим оградить ребенка.
Я помню, когда Паша захотел устроить на даче вечеринку и позвать детей в возрасте 10 – 12 лет (ему на тот момент было 4 года), я испытала жуткую тревогу: «ему откажут», «над ним посмеются», «его обидят» и т. д. Конечно, это касалось моего опыта общения «со старшими девочками», моих травм. Когда я понимаю, что это мой опыт, мне легче сказать себе, что у моего ребенка может быть совсем другой опыт. А может быть и похожий. Но это будет его опыт, а я смогу быть рядом и разделить с ним переживания.
В общем, наша задача, когда мы узнаем, что ребенок с чем-то «ужасным» столкнулся, отделить и выдержать свою тревогу и другие чувства. И узнать про отношение ребенка и его чувства по поводу произошедшего. Выдержать его чувства. Не навязывая своего отношения, не давая прямых руководств «делай то-то». И уважая право ребенка на молчание, если он не хочет делиться с нами. В принципе, это все дети показывают – где лезть, где не лезть.
Я никак не могу принять тот факт, что я не властелин мира и я не лучше всех все знаю, не лучше всех оцениваю все ситуации и не вижу ее объективно. Признать это невыносимо сложно!
Да, я понимаю тебя очень хорошо. У меня море слез, годы личной психотерапии, чтобы вообще понять, что это все правда, что с ним может быть все, что угодно, и я это не могу контролировать. Его задача расти, отделяться от родителей, получать приключения на свою попу, свой опыт, свои травмы, как-то их проживать.
Я еще заметила, что раньше, оберегая Пашу, пыталась встать все время третьей во всех его отношениях. Между ним и бабушкой, между ним и другими детьми, вообще между ним и миром. То есть я все время пыталась как-то влезть, все разузнать, везде «подложить соломки», что-то сделать «за него».
Как будто он сам не справится.
Это какое-то отсутствие веры. Не потому, что мы такие плохие – мало верим в своих детей, а потому, что у нас самих что-то болит, от чего-то мы пытаемся себя самих защитить. Хотя я знаю, как меня злило, когда мама вставала между мной и всеми, я сама так делала с Пашей. Я сейчас понимаю ее, что это во многом было от тревоги. Это попытка проконтролировать все, что происходит, и эту тревогу уменьшить.
Безусловно, мы, родители, должны быть буфером между ребенком и миром, защищать его. В каждом возрасте это может быть разная защита, но мы всегда на стороне ребенка. Но это не значит, что нужно ото всего беречь, во все лезть и лишать его собственного опыта.
Опять же, про это можно разговаривать, спрашивать у ребенка: а тебе-то как, что я куда-то влезла, защищая тебя? Я могу считать, что я делаю что-то лишнее, а Паше, наоборот, от этого хорошо: мама рядом, мама защитила. Или наоборот: думала, что защитила, а он хотел справиться сам. Лучше спрашивать у ребенка: «Тебе нужна моя помощь? Как я могу тебе помочь?» Если не требуется какое-то экстренное вмешательство, конечно.
А как ты относишься к ситуациям, когда тебе делают замечания про Пашу?
Это второй момент, про который я хотела сказать: как быть с миром. Зависит от степени близости человека, конечно. Бабушки – это одно, а люди на улице – это другое.
Я по-разному отношусь к замечаниям. Раньше это большей частью меня пугало, я терялась, злилась, долго прокручивала потом варианты ответов. Для меня большой был процесс собственного роста – вообще начать что-то отвечать. И сначала, так как было много страха, было и очень много агрессии. Мне очень сложно было ответить что-то адекватно, не убить сразу постороннего человека, который осмелился сделать замечание моему сыну. И от собственной резкости тоже страшно было. Хотелось все-таки ответить что-то приемлемое для себя, но при этом защитить и Пашу, и себя.
Сейчас по-разному бывает, иногда я спокойнее отвечаю, иногда резче, иногда молчу и говорю самому Паше что-то. У меня нет какого-то заготовленного варианта на все такие случаи, чаще всего это же неожиданное какое-то «нападение» и спонтанная ответная реакция.
Ведь люди мимоходом могут влезть и как-то оценить, пристыдить, повоспитывать чужого ребенка. Такое нарушение границ у нас считается нормой. Если в общем говорить, то что тогда делать? Тогда нам, родителям, надо защищать ребенка от нарушения его границ всеми кому не лень. Агрессора отодвигаем, с ребенком общаемся сами.
Например, мы выходили из машины. Я попросила Пашу донести пакет, и Паша уронил его. Проходил мимо мужчина и сказал: «Ну что ж ты за помощник, роняешь все». Я говорю: «Мужчина, идите мимо себе, мы сами разберемся». Мужчина-то с ребенком смелый был, а со мной сразу: «А я что, я ничего». А Паше я сказала: «Паш, спасибо за помощь, уронил, бывает».
А как ты поступаешь, когда это не просто случайная реплика, а конкретно: «А вы знаете, а Паша сегодня в садике…» Что делать?
Мне кажется, в таких ситуациях важно ответить так, чтобы не разрушить отношения (если они важны), но при этом защитить свои ценности. Можно сказать, например: «Вы знаете, у меня на это другое мнение, мы просто так воспитываем ребенка. Я понимаю, что это может быть вам непонятно», или что-то такое.
В садике у Паши был однажды случай. Паша пришел, а у него на руках были такие переводилки, «татушки». Знаешь, есть такие наклейки на тело. Ему было года три, наверное. Он пришел и говорит:
– Мам, а почему татуировки – это плохо или безвкусно?
– А почему?
– Ну, мне Марья Павловна так сказала на музыке. (Это музруководитель.)
– Что она сказала?
– Ну, что типа фу, какая ерунда, какое уродство, как это можно делать…
Я внутри вся вскипела, хотела уже эту Марью Павловну пойти и «замочить». Но ее смерть никому бы счастья не принесла. Я взяла себя в руки, собралась, к ней пошла и сказала: «Вы понимаете, Паша ходит в ваш садик, и я готова принимать ваши правила. Если вам наклейки мешают, вы просто скажите. Это же не прописано нигде, что нельзя в таком виде ходить. Если это вас отвлекает, то да, я буду знать, и на уроки музыки Паша не будет ходить в таком виде».
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
