— Но я же не рождена для пения!
— Для пения рожден любой человек. Просто не каждый из них оценил и развил музыкальный слух и голос, — а музыкальный слух дан каждому, я подчеркиваю, каждому человеку с детства! Миф о том, будто на свете есть люди, полностью лишенные музыкального слуха, придумали ленивые педагоги, которым лень вытаскивать наружу глубоко скрытые способности! Если бы неумение петь считалось в обществе таким же неприличным, каким считается неумение читать, поверьте, пели бы все! Конечно, каждый по-разному, но в целом — каждый очень прилично. Оля! Я слушал вас, я очень внимательно вас слушал, и считаю, что вам нужно обязательно заняться вокалом! Прямо сейчас! Лучше поздно, чем никогда.
— Мне тридцать пять…
— Слышали уже!
— Но…
— Деточка, — сказала Лола, поднимаясь из-за рояля и глядя на меня так, как будто готовилась столкнуть меня за борт своего брига при первой же попытке сопротивления, — Прекратите, наконец, пререкаться! Возраст, в котором начинать, значения не имеет. Особенно если до поры до времени вас никто не пытался учить! Певческий голос живет примерно 30 лет, чтоб вы знали. А проявляется в юношеском возрасте. У вас как минимум есть еще лет пятнадцать-двадцать! Самому «старому» моему ученику было 70 лет. Жил себе, жил, работал инженером по технике безопасности на «Красном треугольнике» — и вдруг вздумал учиться петь! А какой шикарный был дядька, — Лола мечтательно прикрыла глаза и воздела тощие руки к самому потолку. — Высокий! Сильный! Бывший офицер. Скажу вам по секрету, у меня с ним даже случился роман, — она хихикнула и опять ухватилась за платок, натягивая его еще глубже. — И материал оказался сногсшибательный! По тембру, по богатству обертонов, по эмоциональному наполнению — сказка, а не голос… Через полтора года он у меня Онегина пел в народном театре. И знаете, деточка, никому даже в голову не приходило возмутиться тем, что на сцене такой престарелый Онегин, так все покорены были… Правда… Эх! Правда, лет через пять начались у него проблемы. Память начал терять. Петь может, а что должен исполнять, какие там слова, какая музыка — как ветром выдуло… Прямо на сцене стал шпаргалки доставать, партнеров это выбивало из колеи совершенно… С концертмейстером ругался насмерть — она ему играет, он не помнит, обвиняет ее, что она не то начала и не там. Дирижеру один раз глаз подбил. И, в конце концов, умер старичок прямо на сцене. Но какой баритон! Ах, Костик, какой баритон!
— Ну вот, начали за здравие… Смерть-то здесь причем, Лола? — упрекнул ее Костя.
— Если хорошо подумать, Костик, то даже очень причем… Он умер счастливым.
Васенин мотнул головой, отвергая любой намек на продолжение этой печальной темы, и обернулся ко мне:
— Значит, по средам и пятницам у вас теперь вокал, Оля! Договорились? Обещайте мне, что не пропустите ни одного урока!
Я хотела сказать, что ничего из этого не получится: мало того, что я нисколько не верила в собственные силы, так ведь у меня еще были домашние дела, подготовка к лекциям, любимый сериал по вечерам, и… и… и Вадим. Я хотела сказать ему все это, но заглянула в прозрачную зелень его глаз — таких удивительно милых, с дрожащим отблеском света в точках зрачка, с еле заметными морщинками у век — и поняла, что никогда не посмею разочаровать этого человека.
— Обещаете мне, Оля?
— Да. Обещаю…
* * *
…И у меня началась ни на что не похожая, удивительная жизнь.
Днем я бежала на лекции, с удивлением с каждым днем ощущая, что работа, которая всего несколько дней назад не вызывала во мне никаких чувств, кроме всегда ровного равнодушия, стала казаться нужной и интересной. Я с радостным удивлением замечала, как студенты, еще недавно пулявшиеся на моей лекции резинками и самолетиками, перед началом занятий теперь старались занять места поближе к преподавательской кафедре. До летней практики было еще ой как далеко — а в фольклорную экспедицию уже записалось народу в три раза больше, чем было необходимо!
— У вас какие-то новые источники информации появились наверно, Ольга Николаевна, — завистливо вздыхая, сказала мне одна из коллег. — Иначе как бы объяснить такие перемены, вот скажите? Тем более, что мы с вами одни учебники читаем… Но у меня вот спят люди на занятиях.
— Да ничего подобного, — ответила я на бегу, потому что теперь я всегда спешила — хотя и никуда не опаздывала. — Это просто… Ну, как бы вам объяснить? Просто я интересно живу!
— Олька! Ты же влюбилась, признайся — влюбилась? — наседали на меня Светка с Маринкой. — Как подменили тебя!
— Не влюбилась, а полюбила, — поправляла я подруг, внутренне замирая от сладкого восторга, внезапно охватившего все мое существо. Я боялась остановиться… боялась подумать: а вдруг — это правда?
— Полюбила? Кого?
— Полюбила жить!
Подруги требовали объяснений, но мне было некогда вдаваться в подробности — я снова спешила, на этот раз в «Чертог», замечательное место, ставшее моим вторым домом. Даже первым — если учесть, что в моей квартире меня не ждал никто, а в «Чертоге» мое появление стали встречать приветственными криками восторга. Через неделю я перезнакомилась со всеми завсегдатаями клуба, а еще через неделю уже принимала участие в шумных обсуждениях, всегда вспыхивающих, как порох, после выступлений на этой маленькой эстраде певцов и музыкантов…
Я поняла, что из всех музыкальных звуков голос человека — самый совершенный по красоте, богатству красок и по силе воздействия на слушателя. И, поняв это, я перестала стесняться учиться вокалу прямо здесь, в присутствии многих доброжелательных слушателей.
Лола садилась за рояль, перебирала быстрыми пальцами его белые зубы — и зверь смирнел, сдавался перед ней, заливался соловьиными трелями новых и новых мелодий… А вместе с ним сдавалась и моя стеснительность.
Я училась петь — и ничего не боялась.
— Пойте! Пойте как можно чаще! Вокал — это хорошее дыхание. Хорошее дыхание — это хорошая работа всех внутренних органов. А это не что иное, как здоровье! Кроме того, умение петь — это и артистизм, и раскрепощенность, это расправленные легкие и хорошая дикция. Все это отличает поющего человека, и все эти качества еще никому никогда не мешали! Особенно сейчас, в век постоянной конкуренции! — говорила мне Лола.
И учила меня правильному певческому дыханию, умению расслабляться и пропевать гласные на одном звуке. И у меня получалось, получалось! Подумать только, я и не подозревала, какой волшебной магией обладает мой голос. Как глубоко мог проникать он в душу слушателя и какие смелые желания будить во мне самой! Я пела — и изнемогала от этого неизведанного доселе счастья, пела — и томилась от жажды новых чувств, пела — и была снова открыта для… любви?
Любви…
Я не сразу поняла, что это именно любовь… Для этого слишком много времени я продолжала думать о Вадиме. Да, для того, чтобы думать о нем, пять последних лет впитывавшем в себя мои мысли и чувства, — я еще находила время. Вадим не звонил мне. А, несмотря ни на что, я так ждала его звонка! Я так хотела, чтобы он узнал меня по-новому, чтобы он посмотрел на меня в новой роли, чтобы оценил и принял все произошедшие со мной перемены!..
