— Вы поразительно догадливы. — Верест поднялся. — Вы оказались похвально правы в своих предположениях — мы снимаем с него наблюдение. Большое вам спасибо. Надеюсь, завтра увидимся.
— Вы уезжаете в полном составе?
— С вами останется один из наших сотрудников. — Верест скупо улыбнулся. — Так что нет повода для пьянства. Не надо водки, я вас умоляю. Пьянство не красит дам.
О чем думал этот симпатичный и, если разобраться, добрый парень, глядя в тот момент на меня веселыми голубыми глазами? Мне кажется, он не хотел уезжать. Он колебался, как будто ждал, что я пожелаю ему удачи и скажу, что буду скучать.
В восточной оконечности огорода мерцал долговязый Замятный. Опер маялся бездельем: бродил по грядкам, пощипывал травку. Копался в досках, аккуратно складированных под банькой. На мое предложение с удобством расположиться в одной из комнат махнул рукой — не обращайте внимания, женщина.
Вечер был тих и без осадков. До наступления сумерек оставалось меньше часа. Сидеть дома я уже не могла — стены давили. О том, чтобы приступить к работе, и думать не хотелось. Похоже, с новым романом я неотвратимо погружалась в одно известное место. Я нашла приемник, настроилась на джаз. Эта музыка лучше других соответствовала моему настроению (есть мнение, будто джаз изобрел шизофреник — не разбирался в нотной записи, умел только импровизировать). Под беспорядочные фортепианные фантазии я принялась наводить порядок на крыльце, краем глаза посматривая на копошащегося в своем огороде Постоялова. Он тоже изредка косил в мою сторону.
— Как здоровьице, Борис Аркадьевич? — крикнула я.
— Спасибо, плохо, Лидия Сергеевна. — Он со скрипом распрямился, оперся на лопату. — Впрочем, вчера было хуже. Знаете, у меня проблема с межпозвонковыми дисками. В один прекрасный день два из них попросту исчезли. Истерлись. Желаю вам не пережить такого никогда.
Это было очень подозрительно. Хондроз штука непредсказуемая, но почему она вступает в самый интересный момент? Не испорти она Борису Аркадьевичу жизнь вчерашним вечером, он бы благополучно уехал домой и одним подозреваемым в убийствах стало бы меньше.
Что я о нем знаю? Ни черта я о нем не знаю. Вежливый, благообразный мужчина, подчеркнуто учтиво обходящийся со своей женой и соседями, в том числе со мной. Без устали улыбается. Но не слащав, не прилипчив. В меру остроумен, трудолюбив. Лицо широковатое (а если без эвфемизмов, то блин блином), но не лишено обаяния.
— Вас уже допросили? — Он отставил лопату и доковылял до ржавой трубы, разделяющей наши участки. Я из вежливости тоже подошла. Грубить не хотелось. Все мы повязаны одним канатом — взбредет милиции в голову, так не только день — до скончания третьей мировой просидим на этих дачах, не видя города.
— Допросили, Борис Аркадьевич. Только и делают, что допрашивают. Вы понимаете, что происходит?
— Абсолютно нет. — Он передернул плечами. — Жуть мохнатая происходит, иначе и не озаглавить. Лично я грешу на охрану. А вы на кого?
— Понятия не имею, — изобразила я решительное недоумение. — Одно дело — сочинять детективы, другое — их разгадывать. Предпочитаю первое.
— Да какой там детектив… — Постоялов неловко махнул рукой и внезапно скривился, защемив, видимо, нерв. — Простите… Уф-ф… Забылся. Такие детективы даже наша ленивая милиция щелкает как семечки. Жути нагонят, а в результате как обычно — пьяные бродяги или нечистоплотная охрана. Знакомы нам эти штучки… Вам понравились наши милиционеры?
— Не очень, — немного слукавила я.
— Вот и у меня сложилось такое же мнение. Капитан пытается создать видимость работы, а остальные, — покосившись на бродящего по саду Замятного, Постоялов понизил голос, — в открытую околачивают груши… А вы знаете, Лидия Сергеевна, что от вас веет ароматом перегоревшего алкоголя?
Я чуть не поперхнулась:
— Да что вы говорите?
— Верно, верно. Ветерок переменился, я его прекрасно чувствую. Расслабляетесь на досуге?
Не обладая артистической натурой, я не стала отвергать очевидное. «А вот интересно, — подумала я, — если Сургачева этой ночью спала в объятиях Марышева, а Рябинина спала в объятиях Красноперова, то Постоялов мог спать только в собственных объятиях, а значит, ему никто бы не помешал выйти из дома и… Кто в этих краях более темная лошадка, нежели Постоялов?»
— К вам посетители, — ухмыльнулся Борис Аркадьевич, многозначительно кивая через мое плечо. Я, конечно, сразу обернулась.
В калитку протискивались мужчина и женщина: Сургачева с Марышевым — одетые так, словно уже собрались на зону.
— Не буду вам мешать, — вежливо отбоярился от общения с земляками Постоялов и, придерживая спину, заковылял к своим грядкам.
— Пить будешь? — мрачно поздоровалась Сургачева. Марышев стоял на корпус сзади, кутался в бушлат и воровато озирался — явно фотографируя окружающие меня реалии. Последние пока не отличались безлюдьем, поэтому я не испугалась.
— Спасибо, я уже, — поблагодарила я.
Сургачева принюхалась:
— Понял. А то смотри. Игорек прогулялся по холодку на Садовую — у братвы два ящика «Арагви», выделили кроху…
Марышев с таинственным видом извлек из кармана плоскую бутылочку. Я с отвращением потрясла головой:
— Убери эту гадость…
— Понял, — повторила Кира. — Убери, Игорек. Тогда объясни нам популярно, Лидок, что происходит? Понаехали менты, обшарили дом, подвалы, наговорили гадостей и приказали никуда не уезжать, пока…
— Не завершится комплекс следственно-розыскных мероприятий, — ломающимся басом испорченного робота закончил Марышев.
— Я чего-то не поняла, — продолжала Сургачева, — Зойку, что ли, замочили? А ну-ка освети.
Отделаться от них одной тирадой уже не получалось. Пришлось оперативно освещать. Первый труп, второй труп и милицейская версия происшедшего — точнее, ее отсутствие. Пикантные подробности — вроде маньяка, похожего на Красноперова, мужика на сером «вольво», своих собственных злоключений — я, естественно, опустила.
Они заметно обеспокоились. Красивое лицо Марышева, испорченное любовью к крепким напиткам, загуляло пятнами. Сургачева сделалась совсем угрюмой. Да и диспозиция их подвела, сплошные нервы — у теплицы мент, бледный, как Дракула; со спины Постоялов — из-за рукомойника подглядывает.
— Это ты виновата, — злобно выплюнул Марышев в затылок Сургачевой. — Предупреждал я тебя: давай не поедем на дачу. Так нет, «отдохнем, отметим событие, бутылочку раздавим»… Раздавили, ёшкин пудель… Говорил я тебе: не бери «Отечество», ее в подвале на улице Мира разливают, а ты — «пять медалей, пять медалей»…
— Ты сам виноват, — вспылила Сургачева, покрываясь ответными пятнами. — Ну траванулись, с кем не бывает. Не в коня корм. Могли вчера уехать — и ничего бы не случилось — так кто разгунделся? — голова болит, ноги не ходят, руки не любят, квартира не горит… на работу по сотовому предупрежу…
