Книга Все хорошо! - Татьяна Белкина

— Прав ты, Димка. Не за что нас любить. Он человек был, а мы так, перхоть. — Мишка налил еще.

— Я — пас, не то мне никакой Серега не поможет. Давай, Поляк, не кисни. Ты же у нас самый умный. Придумаешь что-нибудь. Кстати, спасибо тебе за грант, мы новые тенты закупили, палатки, инструменты. Летом приезжай на раскоп. У меня в прошлом году студентка Аня Старкова пять грамот берестяных на одном метре нашла! Я лета не дождусь, ух, как мы с новым оборудованием там развернемся!

— Спасибо, Димон. Вот ради такого я всю эту херь и терплю. Знаешь же сам, больницу отцовскую на свои деньги перестроил, грант на новые операционные выбил, стипендии студентам-медикам федеральные протолкнул. А с обменом как?

— Слушай, спасибо тебе опять же! С осени программу запускаем. Наши на полгода в Мюнхен едут, а летом они к нам на раскоп. Ты правда приезжай. У нас тут большая делегация ожидается — сам Нолте приехать хотел, но ему уже девяносто стукнуло, учеников пришлет. Такую тусу мы тут на вашем гранте замесили! Кстати, Даньку тоже осенью в Мюнхен отправляю. А твои как?

— Да нормально. Кристина в Эдинбурге, магистра делает по английскому фашизму, вся в крестного. — Мишка больно припечатал по плечу. — А Глеб пока здесь. Через год планируем в Кембридж отправить. Книгу вторую дописываю. Диктую, конечно, где в дороге, где между заседаниями. Столько времени на всякую херь уходит.

— А как жена молодая?

— Что, завидно? Нынче тренд такой, надо быть молодым. Лучшего способа пока никто не придумал. Я лет двадцать с плеч скинул, как мальчик летал. Вспомнил, как стихи писать. Хочешь, почитаю? — Мишка заглотил еще рюмку. Поймав мой взгляд, словно оправдываясь, сказал: — Отец водку предпочитал, я подумал, грех его кьянти поминать. А знаешь, освежает! Я уже года три водки не пил. Давай. Выпей. Серега отвезет.

Я нерешительно взял рюмку, посмотрел на фотографию Петра Яковлевича в белом халате и выпил. Мишка забубнил под ухо:

Тает снег на лобовом стекле.

Хочется убить себя случайно,

Романтично и необычайно…

Может, просто повернуть налево?

Или, может быть, направо?

Я слушал Мишку, и в затуманенном «Абсолютом» мозгу вдруг зачем-то возникла абитуриентка Ниночка, с которой мы вместе провалились на экзаменах в МГУ, собака Пальма с квадратной мордой, мать, толкающая инвалидное кресло отца, неправильные бакенбарды Вильгельма фон Гумбольдта, триптих незадачливого монументалиста и, наконец, невесомая рука Ани Старковой с берестяными грамотами. Ее синие глаза смотрели доверчиво и требовательно, длинные белые волосы развевались на ветру, и отчаянно хотелось прикоснуться к этой детской руке, ощутить запах волос…

…Падаю в кювет, и на весу

Хочется, болтаясь в мирозданье,

Ковырять отчаянно в носу…

Мишка закончил, ожидая похвалы. Я предложил:

— Слушай, давай еще выпьем?

Мишка с готовностью разлил остатки. Мы чокнулись с Петром Яковлевичем и выпили за эту пошлую жизнь, за Филина и Перца, за детей и родителей, за наш Н-ск, дружно послали на… всех кандидатов и депутатов, выпили за настоящих мужиков, за нас то есть, потом еще раз за Петра Яковлевича… Последнее, что я помню, — гитара в руках Сереги-охранника и звон выцветших рюмок под песни Визбора.

* * *

Утро было трудным. Ольга, переодевшись в пятый раз, требовала мнения по поводу привезенных из Лондона нарядов, выбирая подходящий к такому важному событию. Не каждый день приходится выступать на заседании политсовета, пусть и регионального. Все женщины одинаковы. Даже начальники Департамента социальной защиты. Мне нечего было ей предложить. Но есть смягчающее обстоятельство. Я не смог бы пошевелить головой, даже если бы очень захотел. «Абсолют» плескался в мозгах, как отравленное вино в черепе бедного Йорика. Йорик, Йорк, Йоркшир, Гумбольдт…

— Оля, давай заведем собаку, — прошелестел я и сам удивился.

Ольга застыла в полуйоговской позе с чулком в руке. Затем внимательно оглядела мои останки и изрекла:

— Неконтролируемое пьянство и излишняя сентиментальность — верные симптомы старческой деменции. Надо тебе МРТ сделать.

Она закончила натягивать чулок и плавно вышла из позы. Решительно надела строгий синий костюм. Принесла мне воду с «Алко-зельтцером» и удалилась, всем видом демонстрируя неприятие моей безответственности.

Я с облегчением закрыл глаза. Азбука Морзе свирепствовала. Я вспомнил, как отец учил нас выстукивать «са-мо-лет» — три коротких удара, «мо-ло-ко» — три длинных и снова «са-мо-лет» — три коротких. Вместе SOS — save our souls. Кто же там стучит в моей больной голове и просит о спасении? Может, это я, Димка Соколов, стучусь в дубовую башку пятидесятилетнего самодовольного придурка и сам себе шлю морзянкой приказ — спасай, идиот, свою душу, пока не поздно?

Дверь открылась. На пороге стоял Данил.

— Ты спишь, что-ли? Стучу тут, стучу. Можно войти-то?

— Ты вроде в комнате уже. Чем обязан? — Я старательно пытался изобразить иронию.

— Тут такое дело… — Данька замялся. — В общем, я в Москву хочу сгонять. Ты не против?

— Это еще зачем?

— Ну так, потусоваться. В музей схожу. Советской армии.

— Мавзолей посетить не забудь. И когда это ты в поход за культуркой собрался? Учти, с занятий отпускать не стану!

— Да не, мы в воскресенье утром поедем.

— С матерью договаривайся.

— Слышь, пап, не засыпай так сразу-то. Мне еще одно дело обсудить надо.

— Сколько?

— Ну хоть пару тысяч. Мы в клуб идем, Налич приезжает, а еще подарок. Как ты думаешь, что девушке подарить?

— Это смотря какая девушка.

— Лучшая, да ты знаешь ее, Аня Старкова, она у тебя курсач пишет. Все уши нам прожужжала про таланты твои.

— Какой курсач, какая Аня? Не видишь, болею. Возьми бумажник в портфеле и мне тащи. Держи полторы. А Ане своей поводок купи для зверя ее страшного. От меня поздравления и привет Гумбольдту.

— Спасибо, пап. Не болей. А может, тебе надо чего, я в аптеку могу или там судно подать..

— Убирайся вон, фашист! Ни капли сострадания к родному отцу. И чтоб в одиннадцать дома был.

— Я в одиннадцать и так был. Уже двенадцать скоро.

— Ты давай судьбу не испытывай, двигай на занятия.

— А кстати, семинар-то будет сегодня?

— Сегодня что, четверг? Непременно! — с неподобающей моему плачевному состоянию уверенностью произнес я и прикрыл глаза.

Дверь за Данькой закрылась с громким стуком. Я медленно выполз из кровати и побрел в душ.

* * *

— Какой митинг, какие автобусы? Ты что, с дуба рухнул?

— Я с вами, Дмитрий Николаевич, как официальное лицо разговариваю, а не как сосед по даче. Это там, за мангалом, мы можем эмоции проявлять. Может, у меня их не меньше вашего. А сейчас я вам официальное решение озвучиваю. В воскресенье в тринадцать часов, после голосования, мы организованно выезжаем на митинг. Политсовет решил, что надо поддержать кандидата. По автобусу от каждого учебного подразделения. У вас два факультета — значит, два автобуса.