Метон беспокойно подался назад. Диана заплакала. В проеме двери, освещенные солнцем, кружились пылинки, встревоженные Вифанией. Я посмотрел на труп, сжал кулаки и пробормотал проклятье богам. Метон, должно быть, слышал мои слова, потому что, когда я взглянул на него, он побледнел, словно тело, распростертое у моих ног.
Позже я повторял себе, что мне не нужно было говорить о мертвеце Вифании. Так было бы проще. Но Диана все равно рассказала бы ей все. После такого потрясения ребенок обязательно будет искать защиты у матери. Моя дочь не смогла бы хранить такую ужасную тайну.
Но в любом случае лучше, чтобы наши рабы не знали о происшествии. Среди них бы начались волнения, и мой авторитет был бы подорван, что весьма опасно. Катон бы на моем месте избавился от всех: кого мог бы — продал, а остальных выбросил на дорогу. Для меня же такое было невозможно — слишком жестоко и невыгодно, кроме того, рабы могли что-то скрывать. Если кто-то из них предал меня, то нужно выяснить, почему и кому. Если даже никакого предательства не было, они могли что-нибудь заметить. Их знания и помощь мне еще понадобятся. Случилось нечто ужасное, а я даже не знал, почему и что мне грозит.
Мне нужно было кому-то довериться, и я выбрал Арата. Он все-таки мой управляющий. Я подавил в себе недоверие к нему, убедив себя в том, что мог ошибаться. Кроме того, если бы он что-то скрывал, я бы прочел это по его глазам. Когда Метон привел Арата в конюшню, то Арат показал искреннее изумление.
Он ничего не знал, ничего не видел. Он ничего не скажет другим рабам, так он поклялся. Я приказал ему взять нескольких рабов и выкопать яму в зарослях ежевики, растущей в удаленном юго-западном углу поместья, где русло реки прорезает холм.
— Но что мне им сказать? — спросил он.
— Придумай сам! Или ничего не объясняй. Ты ведь управляющий, не так ли? Вот и приказывай рабам. Но никто не должен об этом знать, понимаешь? А если кому-либо что-то станет известно, сразу же докладывай мне!
После полудня, когда яма была готова, я приказал Арату задать рабам работу в дальнем конце поместья. После Метон, Арат и я завернули тело в простыню, погрузили его в тележку и отвезли туда, где была выкопана яма. Мы довольно быстро засыпали труп влажной землей, а сверху разбросали вырванную ежевику.
Но даже обезглавленное и неизвестное тело не стоит оставлять без памятника — непредусмотрительно зарывать человека, не подготовив его к загробному миру, если мы не хотим, чтобы его бесприютный дух-лемур постоянно тревожил нас в нашем поместье. Поэтому я положил в яму немного черных бобов и горсть таких же бобов бросил через плечо на могилу, когда дело было сделано.
Много дней спустя я вернулся к могиле с небольшой каменной стелой. Заросли ежевики почти скрывали ее. На стеле сверху вниз были написаны следующие буквы:
НЕМО
Деревенский ремесленник посетовал на необычную работу — сделать стелу для «Никого», но с удовольствием принял от меня серебро.
Этой ночью оказалось, что любовные чары между мной и Вифанией разрушились. Когда я подошел к кровати, она отвернулась от меня; я попробовал заговорить с ней, но она спрятала голову под подушку.
Я пожаловался ей, что не виноват, что я не больше ее знаю, почему у меня в конюшне оказалось обезглавленное тело; пообещал сделать ей все возможное, чтобы защитить ее и детей. Тут она захрапела. Я рассердился и вышел из комнаты. Долгое время я расхаживал по двору вокруг пруда. Была отчетливо видна лунная тень крыши на вымощенном дворе. Половина мира находилась в тени, а половина освещалась серебряным светом. Я ходил туда-сюда между двумя мирами.
Наконец я ушел в дом и заглянул в маленькие комнатки Дианы и Метона. Дети крепко спали.
Потом я направился в библиотеку, зажег лампу и повесил ее над письменным столом. Развернул пергамент и пододвинул чернильницу. Погрузил тростник в чернила и принялся писать. Обычно вместо меня это делал Арат, так что я несколько раз с непривычки оставил кляксы на пергаменте, прежде чем освоился. Я написал следующее:
«Моему любимому сыну Экону в его дом в Риме, от его любящего отца из поместья в Этрурии.
Жизнь в провинции продолжает приносить неожиданности. Она вовсе не так скучна, как тебе может показаться.
Я знаю, что тебе нравится римская суета, но мне кажется, и ты подивишься тому, что здесь происходит.
Помни, что через месяц мы справляем шестнадцатилетие Метона, он станет взрослым и наденет взрослую тогу. Нужно приготовить дом в Риме, чтобы принять определенное количество достойных (и не слишком достойных) посетителей. Нужно, чтобы достойные гости удивились украшениям и вещам, а не очень достойные их не похитили. Я надеюсь, что твоя жена справится с такой обязанностью. Вифания, вероятно, тоже не останется в стороне.
Кстати, я попрошу тебя об одном одолжении. Пожалуйста, не предавай это огласке. Есть один молодой человек по имени Марк Целий, из круга приспешников Цицерона и Красса. Ему нужно передать от меня сообщение.
Скажи ему: „Тело без головы“. Я понимаю, что фраза ничего не значит. Это просто дружеская шутка.
Я часто о тебе вспоминаю. Все по тебе скучают. Я понимаю, что ты очень занят в городе. Надеюсь, что ты остаешься благоразумным и осмотрительным, как и твой любящий отец».
Я посидел немного, ожидая, пока подсохнут чернила, потом свернул пергамент и положил его в цилиндрический ящик, перевязал лентой и запечатал, поставив оттиск на воске своим кольцом. Утром я пошлю раба в Рим.
Потом я вышел в сад. Пчелы там уже не жужжали — они все удалились к себе в улей, но среди виноградников порхали два огромных светящихся мотылька. Было очень поздно, но спать мне не хотелось. Вместо сонливости я, как и прежде в конюшне, ощутил необычное обострение всех чувств. Лунный свет казался таким ярким, что я мог видеть все как днем, просто как будто солнце из желтого стало голубым. Все предметы казались знакомыми и вместе с тем необычными. Но, как и днем, я почувствовал странную скованность в членах. Я вышел из ворот и направился вдоль холма, пока не оказался в юго-западном углу поместья, и отнюдь не потому, что там находилась могила незнакомца, — просто это было самое уединенное место.
Я устал убегать от Рима. Рим такой большой. Нигде в мире не скроешься от него. Рим словно сеть, а люди — рыбы, в нее попадающие. Даже если человек слишком маленький и способен проскочить сквозь нее, то его все равно поймают другие, более крупные люди; а если ему удастся и от них ускользнуть благодаря своей хитрости и уму, то он отдастся на милость Судьбы, которая является морем, где все мы плаваем, и Рока, который является рифами, нам угрожающими. И другого исхода нет.
Я присел на камень, теребя край своей туники. И вдруг из груди моей вырвался крик. Я кричал со всей громкостью, на какую был способен, и никто меня не слышал — ни Вифания, ни Метон и Диана. Целый день я сдерживал внутри себя этот крик, этот вопль. Случилась неожиданная и ужасная вещь. Я трезво оценивал ситуацию, делал определенные выводы, старался сдерживать себя. Но с первого же мгновения, как я увидел обезглавленное тело, мне захотелось закричать — испустить яростный вопль, как делает волк, попавший в западню, или орел, запертый в клетке.
