Вернувшись из дамской комнаты через несколько минут, я увидела американского цыгана на том же месте. Мою докторскую сумку он держал на коленях. Он что, рылся в ней в поисках наркотиков? Впрочем, он недостаточно худ для человека, страдающего наркозависимостью. Может, он просто дилер.
— Спасибо, что подержали, — поблагодарила я, выхватывая у него сумку.
— Интересная сумочка. Вы доктор?
— Да. — Я гордо кивнула. Скорее всего, он не цыган и не наркодилер, он обыкновенный грабитель, охотящийся на одиноких девушек с избыточным багажом. И я точно не собираюсь спрашивать его, как добраться до Королевского госпиталя округа Гемпшир.
— Так вы практикуете в Мэриленде?
— Нет. В Питтсбурге, штат Пенсильвания, — ответила я, берясь за ручку чемодана. Слава богу, что у «Берты» есть колесики.
— Неужели? Это великолепно!
— Да не то чтобы… Хотя… Слушайте, спасибо вам еще раз.
— Без проблем, Сильвия.
Я обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Я уже почти год не слышала, чтобы имя моей мамы произносили вот так — просто и доброжелательно, — и мне хотелось снова его услышать. Словно мама сама подает мне знак.
— Извините?
— Сильвия Беллинджер, доктор медицины, — ответил парень, показывая на табличку с надписью на моей черной сумке.
— Это сумка моей матери, — пояснила я. — Она досталась мне от нее. — Теперь он сможет взломать мои кредитки, воспользовавшись девичьей фамилией матери.
— В таком случае как вас зовут? — добродушно поинтересовался он, никак не отреагировав на сообщение о маминой смерти. Стоп, а ведь я не сказала ему, что мама умерла. Наверное, он подумал, что она вышла на пенсию. Ничего, что я так, мама?
«В некотором роде я действительно вышла на пенсию…» Может, мне показалось? Или в моей голове действительно раздался ее голос?
— Ваше имя?.. — напомнил он.
— Берта. — Я на мгновение замерла, уподобившись фонарному столбу у дороги, но потом решила не объяснять ему, что я забыла собственное имя, заблудившись в своих мыслях, и повторила: — Берта. — Это имя вдруг показалось мне своеобразной защитой.
— Берта, — произнес парень. Он говорил медленно и задумчиво, словно пробуя слово на вкус. Глядя на него, я вспомнила о матери-Природе, «теории большого взрыва» и о возможности жизни на других планетах. Не такое уж плохое имя, хоть и странновато звучит. — Мне никогда не доводилось встречать Берту, которая не была бы… ну, знаешь ли, старой, — добавил он.
— Семейная традиция, — ответила я, не особенно солгав, поскольку чемоданы мы называли именно этим именем.
— А я Эдвин. Эд, — представился он, протягивая ладонь для рукопожатия.
— Приятно познакомиться, Эд, — откликнулась я, вежливо пожимая его руку и думая о том, не соврал ли он, взяв с меня пример. Имя казалось каким-то старомодным. — И спасибо, что помог мне с чемоданом.
— Да без проблем. Удачи, Берта.
— Спасибо, — пробормотала я и заторопилась прочь. Вспомнилось, как папа желал мне удачи на прощание. Похоже, она мне понадобится.
Обернувшись, я удостоверилась, что Эд за мной не пошел, его вообще нигде не было видно. Наконец-то я расслабилась. Женщин по имени Берта не грабят. И уж точно их не грабят модели по имени Эдвин.
Встретив незнакомца, назвавшегося Эдвином, я вспомнила другого Эдвина, которого когда-то знала: Эдвин Клеменс, староста нашего третьего класса в начальной школе Мисти Крик. Его избрали старостой за невесть какие добродетели и любовь ко всяческим новациям. Он явился во втором полугодии и скоро ушел, потому что его отца перевели работать в Огайо. На Празднике воздушных шаров люди передавали ему свои шарики, словно голоса на выборах. Бабушка считала, что запуск шаров — глупое занятие, и отказалась ехать со мной на классное мероприятие в Мисти Крик. Мама тогда была в Гренаде, а папа согласился с бабушкой, говоря, что воздушные шары не поднимутся выше, чем позволит веревка. Мелкие же шарики еще долго будут лопаться, замусоривая кварталы. Мы с Беном выпрашивали у одноклассников шарики и с радостью отпускали их на волю. Эдвин Клеменс этим не занимался. У него было столько шариков, что, казалось, он может улететь вместе с ними благодаря сильному порыву ветра. Когда он уехал, я представляла, что его унесли в Огайо воздушные шары.
Что потом случилось с Эдвином? Как сложилась его жизнь? Возможно, он стал астронавтом или парашютистом, устраивающим гонки за катером. Он был слишком необычным, чтобы превратиться в посредственность.
Я с воодушевлением зашагала к госпиталю. Сверяясь с картой, я шла по велосипедной дорожке вдоль реки. Слева от меня несся поток воды, справа тянулся ряд тихих каменных домиков, окна которых были практически не видны из-за зарослей ноготков, петуний и лобелий. Занавесками здесь, по-видимому, служил плющ, а забором — сирень и жимолость.
Английские сады вызвали у меня дрожь восхищения, и я покатила «Берту» быстрее. Перебросив докторскую сумку на манер гитары Джулии Эндрюс и чувствуя, как она похлопывает в такт ходьбе, словно гитарный чехол, я выстукивала песню «У меня есть вера», под которую я дошла до особняка капитана Траппа.
— «Что принесет мне новый день? — мурлыкала я себе под нос. — Каким будет мое будущее?»
Дорога к госпиталю резко пошла вверх после того, как я поравнялась с каменной церковью размером со школьную классную комнату. Пыхтя и отдуваясь, я пробиралась по извивающейся между надгробиями дорожке. Они были покосившимися, растрескавшимися и неровными, как зубы Мэттью Холемби. Впервые я подумала, что разрыв с ним был не самой лучшей идеей. Но если бы я не решилась уехать, моя жизнь становилась бы сложнее и сложнее. Наше «создание союза» еще не дошло до стадии всяческих обязательств, поэтому не стоило рисковать, продолжая его. Могли ли мы сохранить отношения, находясь в разных странах? Вряд ли. Следует признать, что у меня был прекрасный повод попрощаться.
Странно было осознавать, что я скучаю по кому-то, кроме мамы. Непривычное ощущение. К тому же я чувствовала себя немного глупо, разгуливая по кладбищу с тяжеленным чемоданом. Мне вспомнилась цитата из Эмерсона[8]: «Зачем копаться в чудовищном трупе нашей памяти?» Как бы мне объяснить этим мертвым, что я здесь именно по той причине, чтобы расстаться со всем, что мне дорого?
Наконец подъем закончился и я добралась до искомого Королевского госпиталя округа Гемпшир. Его здание больше походило на древнюю церковь, не хватало только креста. Войдя внутрь, я покатила свой чемодан по пустынным и очень чистым коридорам, заполненным светом, который падал из высоких окон. Мы с «Бертой» прошли крыло с табличкой «Опекунство Виктории», потом «Соловьиное крыло». Названия звучали как насмешка, словно тут никогда не происходит ничего плохого, люди не страдают от неизлечимых болезней, а такие пациенты, как Клара Шторм, не мучаются месяцами с аппаратом искусственного дыхания, с иглами в венах и артериях, с отсосом в трахее и мерзкими программами по ТВ.
