Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Затем было много такого, о чем Григор не позволял себе вспоминать. Не потому, что стыдился своих поступков – какой спрос от вусмерть влюбленного обманутого мужчины, он или страдает на износ, или сходит с ума, – а потому, что берег себя от горькой обиды, пробуждающейся каждый раз, когда, вороша прошлое, он неизменно задавался унизительным вопросом, за что она с ним так поступила.
Возвращался он домой в уверенности, что унылая личная жизнь никаких сюрпризов преподносить не станет, разве что Валя, расстроенная появлением давнишней соперницы, будет снова отмалчиваться. Ухудшение собственного здоровья его тоже не особо беспокоило – обычное переутомление, отоспится, отдохнет, переключится на нормальную домашнюю еду, и все как рукой снимет – тут жена точно не подкачает, в бесхозяйственности и нехватке заботы ее не упрекнешь: дом всегда блестит чистотой, в шкафах и сундуках идеальный порядок, а стряпня сытная и вкусная. К перемене в настроении Вали он оказался совершенно не готов – обычно безынициативная и скучная, она встретила его с таким враждебным напором, что он растерялся, хотя очень старался виду не подавать. Его пугала беспомощность Вали – казалось, она не отдает себе отчет в своих же поступках. Раздражало ее остервенелое желание удержать его, хотя он и не собирался от нее уходить, и она отлично это знала. Он всегда был откровенен с ней, ни разу не покривил душой – даже когда делал предложение, честно признался, что не любит, просто заглушает душевную боль, она приняла его условия, только попросила никогда ее не бросать, и он обещал. Она ни разу не спрашивала, случаются ли у него мимолетные связи на стороне, не потому, что доверяла ему, а именно потому, что, если бы спросила, он бы не стал утаивать правды. В отличие от других деревенских женщин, Валя сама выбрала себе такую судьбу. Зачем же тогда возмущаться?
Григор скривил губы в горькой усмешке – до чего ты еще готов додуматься, чтобы оправдать себя? В душе зашевелилась тяжелая, неконтролируемая злоба – на себя, на жену, на Назели. Он поднялся, нашарил в темноте одежду, вышел из комнаты, стараясь ступать так, чтобы скрип половиц не разбудил Валю. Она словно почувствовала, что его нет рядом, обняла его подушку, вздохнула – отрывисто, тяжело – не отошла от рыданий. Он постоял еще немного, вбирая босыми ступнями холод остывшего пола, убедившись, что Валя не проснулась, вышел, плотно притворил за собой дверь и только потом принялся одеваться. Печь не совсем погасла, в золе еще теплились несколько горячих угольков, он развел огонь, подождал, пока тот, набравшись силы, загудит в трубе, поставил чайник. Было четыре утра, замотанная в зимний кокон деревня безмятежно спала, молчали дворовые псы, снег падал так, словно благословлял – пушистой живой стеной, каждая снежинка – дыхание неба. На печи зашумел закипающий чайник – Григор отставил его в сторону, вытащил из посудного шкафа баночку с растворимым кофе, сахар. Влез в ботинки, накинул на плечи куртку, вышел на веранду, постоял. Горячая чашка жгла ему пальцы, но он этого не чувствовал. Пошарил в кармане, достал сигарету, чиркнул зажигалкой – не сразу получилось затянуться, губы дрожали, от холода или от волнения – он не мог разобрать. Отпил, поморщился – переложил сахара. Пошел вниз по лестнице, не отдавая себе отчета в том, что делает. Кофе быстро остывал – невзирая на падающий снег, ночь была холодной. Григор направился к калитке, почти не различая дороги, сначала медленно, потом быстрее – темень стояла непроглядная, но он столько раз проходил этот путь – мысленно и наяву, что знал его наизусть, он шел размашистым шагом, расплескивая кофе, вылил его остатки у забора, оставил там чашку, протер снегом руки. Идти было долго, но казалось, он справился за считаные секунды, вышел из своего двора и сразу же очутился у дома Назели, там он выкинул окурок, который бесцельно мял в пальцах, толкнул калитку – та поддалась с неожиданной легкостью, не запирает на ночь, как-никак отшиб деревни, мало ли что может случиться, подумал он. Замешкался, лишь когда поднялся на веранду, спросил со злорадством: ну а дальше что будешь делать? А вот что, ответил себе и постучал в дверь – сначала тихо, потом громче, потом что есть мочи заколотил кулаками, давясь душной, не дающей продохнуть злобой, не заботясь об эхе, разносящем по спящей деревне шум, за тем шумом он не расслышал торопливых шагов Назели, поворота ключа в замке. Когда она распахнула дверь, он, не давая ей опомниться, ввалился в прихожую, грубо отпихнул ее – она отлетела к стене, ударилась плечом, вскрикнула, вжалась в угол, он пошел на нее, тяжело дыша, почему-то прихрамывая, мотал головой, словно контуженый, она выставила вперед руку с мольбой – Григор! он, услышав свое имя, заскрежетал зубами, отшвырнул ее протянутую руку, надвинулся на нее, выплюнул, сипя и задыхаясь от боли и бессилия слова, которые многажды повторял, не получая ответа: за что ты со мной так, за что?
Новый год деревня встречала с традиционным праздничным размахом, с ломящимися от многочисленных блюд столами, с обязательными посиделками у родственников и соседей. В парадной круговерти никто не заметил отсутствия Назели, лишь вечером первого января старая Ано, завернув в полотенце четвертинку орехового пирога, засобиралась к ней в гости. Она заподозрила неладное сразу, как только увидела не до конца притворенную входную дверь. В узкую щель успело замести крохотную пирамидку снега, стылый дом ответил на ее зов молчанием, а заглянув на кухню, она не сумела сдержать испуганного вскрика, увидев опрокинутый обеденный стол и усыпанный осколками побитой посуды пол. Выронив сверток с угощением, она заголосила: «Назели-джан, Назели-джан?» и побрела по дому, подслеповато нащупывая в темноте выключатели. Комнаты озарялись светом – одна, вторая, третья, было холодно и тихо, как в глубоком погребе, дойдя до спальни, старенькая Ано постояла на пороге, набираясь решимости и унимая сердцебиение, потом толкнула дверь и, заглянув туда, немного успокоилась, не застав разгрома. Назели лежала в постели, накрывшись с головой, Ано подняла край одеяла и ахнула, разглядев ее состояние: заплывший глаз, на виске огромная, величиной с куриное яйцо, шишка, руки в глубоких царапинах.
– Дочка, кто с тобой так, кто с тобой… – запричитала она.
Назели, услышав ее голос, вынырнула на секунду из беспамятства, прохрипела:
– Я сама… упала… ударилась…
– Да какое «я сама»! Кто так падает! – всплеснула руками старенькая Ано, приложила ладонь к ее лбу и отдернула – он был до того горячим, что казалось – сейчас заполыхает.
Времени было в обрез. Найдя телефон и молясь, чтобы сын оказался дома, она набрала номер, вскрикнула от радости, услышав в трубке его голос, попросила принести лекарства. К тому времени, когда прибежал запыхавшийся сын, она успела немного сбить температуру, протерев тело Назели винным уксусом. Белья на ней не оказалось, между ног натекло крови – Ано не смогла сдержать слез, разглядывая кровоподтеки на внутренней стороне ее бедер, когда стукнула входная дверь, она вышла к сыну, попросила затопить дровяную печь и нагреть воды, на его удивленный возглас, кто так разгромил кухню, ответила словами Назели: это она, упала, опрокинула на себя стол, сильно поранилась осколками. Сын затопил печь, разогрел воду, поскребся в дверь спальни, но Ано не дала ему войти, объяснив это тем, что у Назели лихорадка и, кажется, вирус, и она не хочет, чтобы сын тоже заразился. Она замотала голову Назели своим платком так, чтоб не видно было лица, завернула ее в одеяло, удивляясь силе своих дряхлых рук, сдернула с кровати и спрятала испачканную кровью простыню и лишь после этого кликнула сына и попросила перенести больную на кухню. Тот безропотно выполнил ее просьбу, уложил Назели на топчан, хотел было остаться, но мать не дала – иди, дальше я сама справлюсь. Она налила в таз теплой воды, смочила полотенце и, как могла, умыла Назели, потом еще раз натерла ей тело уксусом, приговаривая: «бедная моя, бедная моя». Назели еле слышно дышала, с тихим всхлипом втягивая воздух, была уже в сознании, но молчала, только морщилась, когда уксус попадал в царапины. Ано напоила ее сладким чаем, дала жаропонижающее, подоткнула со всех сторон одеяло – спи! Назели послушно закрыла глаза. Пока она дремала, Ано убралась на кухне – подмела и вымыла пол, выкинула осколки битой посуды. Несколько раз, прерывая работу, прикладывалась губами ко лбу Назели, надеясь, что жар спал, но он держался, это хорошо, значит, организм борется, каждый раз приговаривала Ано, не очень понимая, кого утешает – себя или ее. Ушла она поздно, затопив печь с таким расчетом, чтобы тепло продержалось как можно дольше, и убедившись, что Назели крепко спит. Вернулась на самом рассвете. Ночью ударил мороз, воздух казался аж заиндевевшим, царапал горло и холодил лицо, хмельная от праздников деревня спала беспробудным сном, и даже голосистым петухам было не до утреннего перекрика – коротко кукарекнув, они тут же притихали. Назели проснулась на стук открываемой двери, приподнялась на локте, ну, как ты себя чувствуешь? – спросила старая Ано нарочито беззаботным голосом.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
