День третий
В тот день, третий день их путешествия, они гребли и гребли, и плоты несли их все дальше – в самую глубь острова, откуда до ближайшего места, отмеченного присутствием современного человека, лежал не один день пути. Несли мимо огромных скал, что вздымались из воды, словно громадные окаменевшие чудища; мимо песчаных отмелей, причудливо испещренных звериными следами; несли сквозь завывания ветра, изящно клонящего древовидные циатеи из стороны в сторону, подобно течению, колышущему актинии на океанском дне. Не то чтобы клиенты видели именно это или вдобавок что-то еще, поскольку видели они лишь то, что знали, но ничего подобного они не знали, а если что и узнавали, то совсем немногое – только то, что умещалось в мир, который они несли с собой на горбатых плотах, груженных палатками, высушенной походной одеждой, кофейниками и разными прочими привычными приспособлениями, чтобы управлять неумолимым хаосом, который довлел над ними и угрожал им, а Аляжу был точно бальзам на душу. Они чувствовали, что река поглотила их, чувствовали, что позволили ей пережевать и переварить себя в пройденных теснинах, а потом выплюнуть в нескончаемо петляющие притоки, что невообразимыми извивами прорезают повсюду обширные, безлюдные горные кряжи. И она пугала их, людей из далеких городов, знавших только одно мерило – человека; он внушал им ужас, этот мир, где единственным мерилом были вещи, сотворенные не руками человека – скалы и горы, дождь и солнце, деревья и земля. Река наделила их всеми этими чувствами, а ночью дала им нечто похлеще – самую жуткую тьму, самые резкие и непрестанные звуки ревущей воды и воющего в древесных кронах ветра и шорохи крадущегося ночного зверя. Были, конечно, и звезды, впрочем, такие далекие, что утешали мало – единственно, служили доказательством того, что существует и другой, всеобъемлющий мир, где можно пропасть безвозвратно, где тебя никто не найдет и не услышит.
Одни клиенты присмирели. Другие все больше болтали. Они фотографировали ручьи, смотревшиеся как на календарях дикой природы, и скалы, в которых угадывались очертания человеческих лиц или рукотворных форм – кораблей, машин, домов. Аляжу, честно признаться, больше нравились первые.
В спину им подул холодный западный ветер, предвещавший скорое наступление холодного фронта, подобно неудержимому, стремительному посланнику грядущей войны, мчавшемуся так стремительно, что клиентам не хватило времени осознать, что беда не за горами, и так медленно, что Аляж успел насторожиться.
Они гребли и гребли. Вскоре их нагнали два парня на каяках – один ярко-желтый, другой ослепительно-голубой; они сказали, что их зовут Джим и Фин и что они только вчера стартовали из Коллингвуд-Бриджа. Лодки у них были много быстрее неходких, грузных плотов, а сами каякеры – опытнее и ловчее в своем деле. Они резвились на стремнинах, точно водяные твари – ныряли и выныривали, словно речные дельфины. С клиентами они почти не общались – сказали только, что собираются сегодня пробиться через Коварную Теснину, поскольку долгосрочный метеопрогноз обещал обширный западный циклон, а им хотелось успеть пройти ущелье до того, как погода вконец испортится. Парни, похоже, были малость навеселе: один из них то и дело доставал из каяка бутылку портвейна, прикладывался к ней и передавал товарищу. Потом они двинулись дальше – вниз по реке и вскоре скрылись из виду.
Они прошли Сплавным Желобом, оставили позади Финчемскую Теснину и вышли на протяженный участок реки под названием Средний Франклин – здесь дождевой лес уступал место бушу, с растительностью, больше похожей на кустарниковую, а дальше громоздились ровными рядами высоченные эвкалипты и серебристые акации. Аляж уже не мог точно определить, где находится. Чуть погодя, за белыми Иерихонскими Стенами, которые отвесно вздымались над узким горным склоном, Аляжу показалось, что клиенты приуныли. Было холодно, моросило, но даже несмотря на дождь, пошедший сразу после обеда, река не поднялась ни на дюйм. При столь низком уровне воды дальнейшее продвижение замедлилось; в иных местах воды было совсем мало – она едва покрывала валуны и плавник, а кое-где ее не было вовсе, и плоты то и дело наталкивались на препятствия. Тогда лоцманам приходилось спрыгивать в воду, едва доходившую им до пояса, становиться рядом с валуном или бревном, хвататься за боковины шпангоута, крепившиеся к подушкам-поплавкам, и толкать плоты то в одну сторону, то в другую, заставляя клиентов пересаживаться то на один борт, то на другой, так, чтобы их общий вес прикладывался к усилиям лоцманов, пытавшихся руками сдвинуть плоты с мертвой точки. Словом, куда ни кинь, всюду клин: они гребли и гребли, силясь преодолеть мелководные места, где река больше походила на ручей, а в это время сверху их, будто в насмешку, поливало дождем. Через три дня тяжких испытаний клиентам, вконец выбившимся из сил, хотелось знать только одно: долго ли осталось до места ночного привала. Но пока Аляж и сам не знал, куда их занесло. Они гребли еще целый час, и все тщетно, – лишь тогда он наконец понял, что они пропустили место привала, бесповоротно. Аляж пристально вглядывался в речные берега сквозь колышущуюся пелену дождя, силясь высмотреть на фоне сплошной мокрой зелени известную ему небольшую галечную отмель с нанесенным плавником, мимо которой они непременно должны были пройти. Но он и ее почему-то не заметил. Вероятно, плавник смыло в один из прошлогодних зимних паводков, а он не был в этих краях уже много лет.
Когда Аляж сообщил, что до следующего лагеря – «Хокинс и Дин» – придется грести еще час, клиенты совсем пали духом. Он предпочел бы сделать привал в промежуточном лагере – «Аркадия», но, по некоторым сообщениям, летом его заполонили осы, и останавливаться там уже никто не отваживался. Следующий час они гребли в тоскливом молчании и в сгущавшихся вечерних сумерках. Негодование, обуявшее клиентов, сменилось непреклонной решимостью добраться до места привала, только и всего. Аляж обвел взглядом берег, надеясь, вопреки всему, что уж этот лагерь он из виду не упустит. Вдруг он резко откинулся назад и, затабанив, направил плот к берегу. При этом он крикнул Таракану на другом плоту, веля ему следовать за ним. Пристав к берегу, они вытащили плоты, и Аляж с Тараканом отправились искать место для привала, а клиенты остались ждать их возвращения. Лоцманы взобрались на крутой берег и скрылись в дождевом лесу. Таракану показалось, что здесь что-то не так. Тропинки, ведущей в лагерь, нигде не было, да и сам лагерь, кроме песчаной насыпи в десятке метров над рекой, едва просматривался.
– Проклятье! – сказал Таракан. – Здесь давненько никто не останавливался.
И то верно. За каких-нибудь два-три года палаточный лагерь сплошь порос лесом. На пятачке выжженной земли, где, как догадался Аляж, некогда размещалось кострище, теперь громоздились древовидные папоротники. Там, где раньше были прогалины, отныне теснились чернодревесные акации, ромбоидальные филлокладусы, проростки миртов и цератоптерисы. Там, где когда-то располагались площадки для палаток, валялись стволы деревьев, а из них торчала успевшая пробиться молодая поросль, тянувшаяся к далекому солнцу.
Аляж пожал плечами.
– Что здесь, что в теснине, – заметил он, – хрен редьки не слаще.
Таракан был явно недоволен выбором Аляжа, и Аляж, почувствовав его недовольство, сам впал в уныние. Он помнил реку совсем другой – и вот она уничтожила себя, прежнюю, самым что ни на есть естественным образом.
