Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
Прошли годы и врачебная практика подтвердила ранние подозрения, что у человека два главных показателя развития – его речь и тяга к чтению. Других нет. С годами появился навык определять навскидку, сколько книг прочёл человек. Примерно, конечно… Вообще-то, это становится ясным уже по его самым первым, всего нескольким фразам. Любопытно, что чтение даёт куда больше культуры, чем образование. И это отражается даже на лицах! Откуда и берёт начало, чисто русское понятие «интеллигентности», как, прежде всего, начитанности. Прежде всего… Убеждён, что интеллигентность появится у любого, кто прочтёт всего … тысяч 10 книг. Число, в общем-то, среднее…
Ещё удивительнее, что когда я делал такой литературный минимум для сына, то понял, что решающее воздействие оказывают, всего лишь, 7-10 писателей. Всего!! Вот только для того, чтобы найти их, нужны сотни. У каждого свой набор. У меня это были англичане и американцы, немцы, а уж потом, и русские. Из которых мне был близок всего десяток. Да, книги поработили меня с колыбели…
С детства я, как маньяк, постоянно кружил по квартире в поисках новых книг, роясь во всех шкафах, этажерках, столах и полках, где попутно находил немало интересного. Вдохновлённый жаждой просвещения и светлым образом юного барабанщика я, хотя и с некоторыми угрызениями совести, не останавливался перед вскрытием даже категорически запретных ящиков в столах и этажерках отца, тщательно подбирая к ним свои ключи. Именно там хранилось оружие, которое я так полюбил. Уверен, что попади я в своё время, в приличные руки, из меня мог бы получиться неплохой взломщик… Во всяком случае, коллекционировать ключи от ящиков письменных и прочих столов, я начал рано, хотя и без меня дома их была приличная связка. Пока что домашних…
Вскоре я научился быстро разбирать и собирать «Парабеллум» и часто с удовольствием занимался этим под танго, фокстрот, арии Олеси и Миколы. Тем более легко – почти как ниндзя – я проникал в педагогическую библиотеку матери к её макаренкам и песталоцци, и в медицинские учебники, атласы и справочники сестёр. Сильное впечатление на меня произвели тогда, помню, учебники гинекологии. Оказывается, женщины могли сидеть, лежать и даже рожать в самых невообразимых, но всегда прекрасных, позах…
Государственные библиотеки меня, к тому времени, давно уже не удовлетворяли, а вот в частных ещё можно было неплохо поживиться, тем более, что у многих наших знакомых, были вполне приличные подборки книг. Тут выручали наши коровы. У нас был сепаратор и маслобойка, делались сыры, сырные массы, твороги, сметаны и ряженки, но молока было, всё равно, хоть залейся, тем более, что лично я, молочного, почти что, ничего и не ел.
Так, что довольно много молока продавалось. Банки с ним обычно ставились в тень дома на заднем дворе, на скамеечку, под огромный розовый куст. Тут-то и устраивал я, обычно, свои засады, смысл которых заключался в том, чтобы войти в доверие к любителям молочка наших зорек и красулек и быть приглашённым сначала в гости, чтобы там уже с упоением и зарыться в чужие закрома…
Обычно, видя моё рвение, чистые руки и бережное отношение, хозяева позволяли мне пользоваться своими книгами регулярно, до полного, так сказать, их переваривания. В особо важных случаях, я привлекал к переговорам маму…
Любовь к чтению была и осталась для меня, пожалуй, самым важным показателем человека. В «нашей семье» она распределялась почти по аномалии – отец, старшая сестра, бабушка, я и муж младшей сестры, читали много и запоем. Причём, трое последних всё подряд и в огромных количествах. Трое же имели склонность к серьёзным писателям и глубокой литературе: отец тяготел к Лескову, сестра к Диккенсу, а я, выросший в обнимку со «всем Пушкиным», не успокоился, пока не открыл для себя Достоевского. Правда, это произошло уже после Лондона, Ремарка, Хемингуэя и Сэлинджера, с героями которых я прочно срастался – так были они мне близки и дороги. И остались. С ними я, практически, и жил, был счастлив и горевал – они и были моей настоящей семьёй, поскольку книги воспринимались мною, вмного ближе, чем любая реальность. В них было больше жизни, чем вокруг – там всё было правдивей, красивей и интересней. Нашему читательскому кругу были присущи анализ и рассудительность…
Другая часть читателей, представленная мамой, младшей сестрой и братом, предпочитала литературу более облегчённую, если не вообще, чисто профессиональную. Что-то, вроде Чехова и О.Генри, которых сильно любил брат. Эти отличались большей буквальностью восприятия и непосредственностью – их решения были более быстры, но часто, и более опрометчивы. Главным для них было происходящее вокруг, которому они отдавались, уже полностью. Забавно, что при большей эмоциональности, им недоставало понимания и чуткости, откуда следовал вывод, что чуткость – это также функция интеллекта. Или интеллект – чуткости?
Каждая читательская группа видела мир по своему – совсем иначе, чем другая. Первая была относительно спокойной и рассудочно-интеллектуальной, зато вторая – избыточно категоричной, импульсивной и даже конфликтной. Первая была более чуткая, вторая более эмоциональная. Я ощущал себя причастным к обеим – первая мне была близка интеллектуально, вторая – эмоционально. Любопытно, что каждые 3–5 лет я чувствовал себя внутренне более близким то к одной, то к другой…
Жизнь подтвердит, что категоричность и конфликтность есть знаки невежества. Это уже и просто, как пересечение в прицеле. Так, что как только обнаружите такое сочетание, держитесь от человека подальше: 9 из 10, что это склочник-скандалист, хотя и идейный, и даже, и начитанный. Книжный ориентир кажется мне, важным и сегодня. Во всяком случае, достаточно ёмким, чтобы его хватило для выбора себе друга по интеллекту, в чём я не раз убеждался. Но, если человек не любит читать, он не будет вам долго и интересен.
Отсутствие тяги к чтению сказывается на развитии сильнее всего, что, в общем-то, и не удивительно: ведь чтение – это общение. Причём, идеальное – с людьми, более развитыми, много умнее и опытней тебя. Люди, у которых отсутствует эта потребность, быстро делаются ограниченными, оставаясь один на один с угрюмой жизнью. В сущности, они беззащитны и время легко превращает их в запутавшихся и озлобленных…
Главным признаком развития души я считал дружбу. Точнее, саму способность дружить. Ведь, дружба внутренне всегда очень противоречива – она разборчива и эгоистична, как и вообще, любая духовная потребность. Ведь мы приглашаем другого участвовать с нами лишь в том, что интересно нам самим. В умении дружить, лучше всего и проявляется зрелость характера. Только дружбой каждый и создаёт, так необходимое ему продолжение своей психики – свою внешнюю психическую оболочку. И люди закомплексованные, с внутренним зажимом, лгуны и эгоисты, создать такую оболочку не смогут – просто не получится. Как не находится массы желающих тупо обслуживать только чужие интересы. Эти и вырождаются в «прилипал». Так, что людей, у которых нет друзей, следует всегда опасаться…
У родителей друзей было не много, но дружить они умели, как никто. Никогда не забуду, как мама, всегда такая живая и подвижная, пришла домой с каким-то каменным, отрешённым лицом. У Бекезиных случилось большое горе – их единственную дочь-студентку засыпало зерном на элеваторе. Милая, милая Эля!..
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 121
