– И как он разделил наследство?
Вандербильт положил сигару в хрустальную пепельницу. Ее аромат пропитал воздух, заглушив запах моей скромной трубки.
– А вот тут возникли трудности. У него выжили десять детей. Мой отец, Уильям Генри, старший сын, стал, по сути, единственным наследником состояния в сто миллионов долларов.
– Что обозлило остальных наследников?
– Обозлило, мистер Холмс? Это вызвало целую бурю. На самом деле никто из сыновей не остался совсем уж обиженным, они получили от двух до пяти миллионов каждый. Однако бездельник дядя Джерри, Корнелиус Джереми, не получил ничего, как и папины многочисленные сестры. Они оспаривали завещание в суде.
– На каком основании, сэр?
Вандербильт впервые занервничал и скорчился в кресле.
– Неприглядная история, мистер Холмс. Мой отец был робким парнем, которого дед при жизни и в грош не ставил, считая пустомелей. – Вандербильт посмотрел на дымящуюся сигару в пепельнице, и лицо его на мгновение оживилось. – В нашей семье рассказывают одну историю. В пятьдесят третьем году Командор вывез весь клан в Европу на «Северной звезде», самой большой частной яхте в мире. Отцу моему в ту пору было уже тридцать лет, он был женат, но когда Командор застукал его с сигарой на палубе, то заявил, что это «грязная привычка», и предложил папе десять тысяч долларов, если он больше никогда не дотронется до сигар. Отец тут же выкинул великолепную гаванскую сигару за борт. Ему не нужны деньги, сказал он Командору. Он просто хотел порадовать деда.
Я кивнул:
– А в ответ старик достал свои гаванские сигары, широко улыбнулся и закурил.
Вандербильт покачал головой:
– Моего отца сильно недооценивали. Он чуть не довел себя до нервного срыва, работая в поте лица на Уолл-стрит, напрасно пытаясь порадовать Командора. Но когда его сослали с глаз долой на ферму на Стейтен-Айленде, он превратил ее в столь доходное предприятие, что даже старик наконец воспринял его всерьез. Это мой отец расширил наши железнодорожные компании, даже за пределы Соединенных Штатов, и при этом платил достойные зарплаты. Когда завещание Командора попытались оспорить, то в суде отца обвиняли во всяких гнусностях, что отнюдь не помогло нашей семье войти в список четырехсот семейств Америки. Возможно, по этой причине отец пережил деда всего на восемь лет, но за это время он умудрился удвоить состояние.
– «Все, что случилось с нами, лишь пролог», – снова процитировал я.
Интересно, удалось бы мне при желании быть таким властным, как Командор. Младшие Вандербильты, как мне казалось, сделаны скорее из низкосортной латуни, чем, как Корнелиус, из стали, пусть и грубого сплава.
– Дядя Джерри и тетушки обвинили отца в том, что он манипулировал Командором, «подкладывая» – так они это назвали – ему служанок. Якобы отец приглашал еще и лжеспиритологов, которые убедили деда оставить деньги ему. Его даже обвинили в подкупе второй молодой жены Командора, которая будто бы помогала в этом фарсе. Моя матушка про происхождению была дочерью скромного пастора, и происходящее подкосило ее здоровье. Газетчики и карикатуристы дали волю фантазии.
– Хм-м. И что потом?
– Процесс длился несколько месяцев, до начала семьдесят девятого. В итоге мой отец все уладил. Он лично отправился к каждому из спорщиков домой и передал ценные бумаги больше чем на миллион долларов дяде Джерри и на полмиллиона каждой из теток.
– Предполагаю, что и в вашем случае старший сын стал наследником.
– Да, речь о двух старших сыновьях: мой брат Корнелиус и я разделили состояние и обязанности по управлению капиталом. Когда отец умер, он был самым богатым человеком в мире.
– А что стало причиной его кончины?
– Нервное истощение, мистер Холмс, нервное истощение. Семь лет назад он допустил непростительную ошибку в присутствии прессы. Для богатых коммерсантов была устроена увеселительная поездка по железной дороге. Один чикагский журналист брал у отца интервью, и отец сказал, что осуществляет пассажирские перевозки между Нью-Йорком и Чикаго себе в убыток, лишь бы не пустить на рынок конкурирующую компанию «Пенсильванские железные дороги», даже если обслуживание оставляет желать лучшего. Ему задали вопрос: разве он не обязан предоставлять пассажирам хороший сервис? Отец, который в тот момент расслабился и думал только о конкурентах, сказал: «К черту пассажиров!» За это его поноси́ли до самой смерти, которая настигла его спустя три года, и в этом, без сомнения, повинны злобные карикатуры, изображавшие его бессердечным бароном-разбойником. Вскоре после того случая отец отошел от дел и начал строить мавзолей на Стейтен-Айленде, как некогда обещал Командору. По иронии судьбы, он и сам слишком быстро отправился на тот свет. Он умер почти четыре года назад, во время обеда в собственном доме, чуть дальше по улице. Президент железнодорожной компании «Балтимор и Огайо» пришел к нему, чтобы выяснить отношения, велел нам с братом сходить за отцом, а у того случился удар в тот момент, когда он поднялся из-за стола встретить гостя.
– Жаль. Мне кажется, у вашего отца была светлая голова, но вот сердце недостаточно выносливое для ведения бизнеса. Кому он оставил свои миллионы? Было ли очередное скандальное слушание в суде?
– Отец бы скорее умер, чем допустил подобное. – Вандербильт нахмурился, когда до него дошел смысл сказанного. – Он часто говорил, что состояние Вандербильтов стало «слишком большим, чтобы возложить его на одни плечи», и добавлял, что никому из детей не пожелал бы такого бремени. Мы, старшие сыновья, были основными наследниками, но отец создал два трастовых фонда по сорок миллионов, к которым имели доступ все восемь его отпрысков, правда, претендовать они могли только на проценты.
Я кивнул, поразившись, какими огромными деньгами ворочают современные магнаты.
– А в обществе Вандербильты все так же остаются изгоями?
– Разумеется нет. Моя супруга Алва устроила несколько лет назад такой шикарный бал по случаю новоселья, что даже дочери миссис Астор умоляли матушку раздобыть им приглашения.
– И что? – спросил я, хотя благодаря мисс Блай уже знал ответ.
Вандербильт засмеялся:
– Перемирие. Миссис Астор сдалась и приняла Алву в лоно нью-йоркского общества.
Он кивнул на другую стену, где висела фотография в рамке. Я узнал властную даму, которую видел утром. На фотографии она была облачена в изысканное, словно для коронации, платье с длинным шлейфом, который волнами лежал у ее ног. Пухлые голубки сидели у нее на запястье и на ковре перед ней, как льстивые царедворцы. Шею, запястья и декольте украшали жемчуга и бриллианты. На голове красовалась тиара. Мне вспомнились изображения римской богини Юноны и павлина, ставшего ее атрибутом, а также статуя Свободы в лучистой короне.
Я поднялся, чтобы изучить поподробнее изображение, которое привело мне на память другую фотографию, стоявшую на каминной полке на Бейкер-стрит, – куда более простую, но неизмеримо прекрасную. Лицо же Алвы напоминало в своей решительности морду бульдога, страдающего от несварения желудка.
