Так я и оставил Линнея в книге. Дал ему латинское имя Линней (Linnaeus), под которым естествоиспытатель снискал известность до того, как был возведен в дворянское достоинство и стал зваться на французский манер — Linne[22]. Решил, что такой легкий сдвиг — хороший способ провести различие между Линнеем реальным и моим Линнеем, вымышленным, придуманным, фиктивным. И все же тревожился насчет того, как его будут оценивать, судить, проверять, сравнивать.
Использование элементов реальности было для меня языковой задачей. Я думал — не особенно вдумываясь, — что присутствие минувшего проявится в манере использования шведского языка. (Я согласен с тезисом Романа Якобсона, что язык всегда содержит множество временных пластов и старые говоры используются параллельно с более новыми.) Однако выпекать этакий пастиш из литературных, или беллетристических, языков XVIII века не стоит. Это создало бы дистанцию, а я хотел достичь близости. Зато я много читал самого Линнея. В особенности понравилась мне его книга о камнях.
Моя книга — фантазия, но, думается, она спрессовывает жизнь и творчество Линнея так, что они становятся выражением определенного места и определенного времени. Время это непрерывно, хотя книга написана в форме коротких фрагментов и настоящее время порой перемежается давно прошедшим. Место же, где происходит действие, — Хаммарбю[23]. Я вхожу с реальностью в определенные соглашения. Ведь мне нужна опора. Иначе я сам не поверю в свою историю. Требование правдивости заявляет о себе и делает свое дело.
Чистая правда, что глаза у Линнея, как и написано в книге, были карие, а у его друга, Петера Артеди, — светло-голубые. Правда, что в усадьбе Халльквед, что в нескольких милях от Хаммарбю, держали молочный заводик (хотя и позднее). Правда, что в Бёксте находилась почтовая станция (хотя и позднее). И пуговиц на Линнеевом камзоле, рубашке и кафтане ровно столько же, сколько их насчитывается на сохранившейся поныне и выставленной в музее одежде (если я сосчитал правильно). Названия видов рыб, которых молодой Артеди препарировал и описывал, тоже соответствуют действительности. Кунштюки и шутки я позаимствовал из книги XVII века, которую читал в Королевской библиотеке. Колокольцы, развешенные книжным Линнеем на деревьях, изготовлены на стекольном заводе — по моему утверждению, завод кунгсхольмский, что, возможно, выдумка, но вполне может и отвечать требованию правдивости.
Всё должно быть правдивым или весьма вероятным. Иначе оно не существует. Поэтому мне нужно твердо знать, что всё мною упоминаемое укоренено в реальности. Если я веду в книге речь о каменных оградах, мне нужно знать, каковы были предписания касательно огораживания и как такая ограда возводится. Если я пишу, что мой книжный садовник нашел в черной глине скорлупки морских моллюсков, то нужно выяснить, каких именно балтийских моллюсков находили в геологических пластах Уппсальской равнины.
И многое другое: какое растение является материнским для кошенили? На какой день приходились Линнеевы именины? Когда именно состоялось частное солнечное затмение? Какие птицы жили в поречье на Уппсальской равнине? Где в Амстердаме, в каком из каналов, утонул Артеди? Какая растительность была распространена по берегам Лаггаона и Севьяона? В чем проявляется так называемая болезнь стекла? Какое именно зонтичное растение Линней назвал в честь Артеди? Как бальзамируют человеческое тело? Как звались ученики Линнея и какая их постигла судьба? Относится ли Чокста к Данмаркской волости, а Касбю — к Лаггаской? Как проходили границы уездов?
Я вставил в свой рассказ часовщика и дал ему имя Хёрнер. Имя не вымышленное. Часовщик Кристоф- фер Хёрнер действительно существовал. Я отыскал его в одной работе, где были поименно перечислены часовщики XVIII века. Клички коров заимствованы из описи имущества усадьбы Хаммарбю; опись составлена через много лет после смерти Линнея, зато совершенно правдива. Упомянув в книге твердую смолу, я должен был выяснить, как ее получают. Встречается в книге и некий г-н Нурлинд, органист, так вот он, если память мне не изменяет, есть в энциклопедии Сольмана. История о настройке музыкального инструмента (садовникова хуммеля) не придумана. Ее рассказал один норвежский музыкант-этнолог. Речка Севьяон весьма извилиста, а потому я не мог ошибиться с направлением. И плавать Линней умел, я это выяснил, заглянув в историю плавательного искусства.
Таким вот образом требование правдивости брало свое. Возможно, создается впечатление некоторой маниакальности, принудительности. Да, конечно. Ведь и то, что по своему происхождению далеко от реального Линнея, и реального Хаммарбю, и реального времени, все равно имеет вполне определенный исток. К примеру, когда Линней наблюдает, как ребятишки кучкой снуют по Уппсальской равнине, — это зрительное воспоминание о духовом оркестре, который репетировал на плацу в канун Первого мая, снова и снова меняя позицию. Ночные козьи набеги в сад взяты, по-моему, из рассказа о козах, найденного в книге «Nemesis Divina» («Божественное возмездие»)[24]. Фразу о том, что хорошие раки всегда не прочь свариться заживо, я вычитал в дневниках Толстого. Фальшивый камень профессора Берингера (вюрцбургского профессора Берингера) выставлен в одном из музеев Уппсалы.
Вышеизложенное может показаться описью источников. Словно книга опирается на эти источники и может быть к ним возведена. Но это не так. Книга ушла дальше, оставила источники позади. Уничтожила их. Принудила исчезнуть, а сама зажила собственной жизнью. Истребила открытия и находки, чтобы стать вымыслом. Когда создается книга, всё находится в преображении, и речь действительно шла о том, чтобы преобразить, метаморфировать те элементы, что были началом. (Кстати говоря, то, что они были началом, — моя иллюзия, хотя в иные мгновения я таки усматривал отправную точку в чем-то ином.) Из кусочков, взятых в реальности, мне предстояло выстроить дом, а потом войти в него и задраить все отверстия, чтобы возникло замкнутое внутреннее пространство, из которого читателю не уйти.
