Книга Прекрасная Дамаянти - Грегор Самаров

Дамаянти встала и, не поднимая глаз, сказала дрожащим от волнения голосом:

— Но вы придете опять, сэр Вильям? Вы обещали смотреть на этот дом, как на ваш собственный…

Она протянула ему руку. Он прижал ее к своим горячим устам и тихо сказал:

— Я приду… Мотылек должен лететь на огонь, даже если огонь этот спалит его, — и с этими словами поспешно вышел из гостиной.

Дамаянти снова откинулась на подушки и мечтательно закрыла глаза.

* * *

Незадолго перед тем, как сэр Вильям отправился посетить дом магараджи, в большом зале заседаний в губернаторском дворце собрался совет города Калькутты. Здесь находилось человек двадцать первых чиновников компании, составлявших совет, все решения которого должны были быть выслушаны губернатором, хотя и не зависели от его мнения. Совет служил высшей инстанцией суда для всей страны и должен был судить Риза-хана.

Члены совета не менее всех других жителей Калькутты были поражены внезапным арестом обоих магометанских сановников и с нетерпением ожидали начала заседания, стараясь узнать через мистера Барвеля, в чем дело. Пока они собирались в большом зале заседаний, в наружные ворота губернаторского дворца въезжал молодой человек в мундире английского офицера верхом на красивом взмыленном коне. Он гордо, почти надменно ответил на поклоны караульных, соскочил с седла, передал коня на попечение конюхов и тотчас же потребовал, чтобы о нем доложили губернатору, так как он должен был передать ему важные известия.

Его мундир, самоуверенная гордая осанка заставили слуг повиноваться, и несколько минут спустя он стоял в рабочем кабинете губернатора, который собирался идти на заседание, но тем не менее приказал принять приезжего. Молодой офицер спокойно выдержал пытливый и пронизывающий взгляд Гастингса, по-военному отдал ему честь и сказал:

— Имя мое Гарри Синдгэм, я явился передать вашей милости важные вести. Прежде всего, вот удостоверение моей личности.

Он передал губернатору паспорт, на который тот посмотрел не только пытливо, но и с явным выражением изумления, а затем продолжал:

— То, что я имею сообщить вашей милости, кажется мне делом большой важности и может дать вам объяснение относительно заговора, задуманного в непосредственной вашей близости. Магараджа Нункомар — один из самых ярых врагов ваших!

По губам губернатора пробежала странная улыбка, будто он хотел сказать, что сделанное сообщение для него далеко не ново.

— Но он враг не только вашей милости, — продолжал приезжий. — Я достаточно слышал о том, что вы не боитесь врагов своих. Но Нункомар тем более опасный враг компании и Англии, чем сильнее он выражает свою дружбу и преданность… Он замышляет низвергнуть английское владычество и готовит восстание.

Уоррен Гастингс пожал плечами.

— Мы настороже, — сказал он, — восстание могло бы быть для нас опасным только в том случае, если бы застало нас неподготовленными.

— Но если восстание нашло бы поддержку в Дели и, что еще важнее, в лице губернатора Пондишери и французского вспомогательного войска?

Гастингс не мог скрыть появившегося на лице выражения сильного испуга.

— Это невозможно! — воскликнул он. — На это никто не осмелится.

— Но на это осмелились, — возразил приезжий.

— А где доказательства?

— Достаточно ли вам этого? — спросил молодой человек, достав из сумки два документа и подавая их губернатору. — Вот это письменное согласие короля Франции быть протектором Индии, а это обязательства Нункомара. Соглашение оформлено, и вопрос только в исполнении.

Гастингс медленно и тщательно прочитал оба документа, рука его дрожала, лицо побледнело. Окончив чтение, губернатор запер документы в железный ящик и сказал:

— Вы оказали мне, компании и всей Англии необыкновенную услугу, милостивый государь, обязывающую меня не только к личной благодарности, но и заслуживающую признательности со стороны компании и английского правительства. Кому же мне придется доказать свою благодарность, за кого ходатайствовать у моего начальства?

— Я уже имел честь передать вашей милости мой паспорт.

— Этот паспорт фальшивый, — возразил Гастингс спокойно и решительно. — На нем действительно есть моя подпись, мастерски подделанная, должен с этим согласиться, а также печать губернатора, но такого паспорта я не выдавал ни по приезде сюда, ни в Мадрасе. Я должен бы был помнить об этом, так как число на паспорте тождественно числу моего приезда. На службе в Ост-Индской компании нет никакого Гарри Синдгэма.

— К этому я был подготовлен. Если паспорт оказывается фальшивым, то подделывателем его мог быть только неподражаемый мастер всех подделок, всякой лжи, коварства и наглости Нункомар.

— Вы его знаете?

— Знаю, — ответил молодой человек, при этом в глазах его вспыхнуло пламя бешеной ненависти, — он, как ядовитая змея, приносит гибель тому, кто только увидит ее пестрое тело среди цветущих трав.

— Но кто же вы, — спросил Гастингс строго, — и каким образом добыли паспорт? Я уже сказал, что своим открытием вы оказали нам громадную услугу. А раз вы враг Нункомара, то можете питать ко мне полное доверие.

— Да, я враг его, и потому вы должны узнать мою тайну. Мне больше нечего терять, так как я достиг границы человеческих несчастий и упасть ниже уже не могу. Поэтому выслушайте мою повесть. В одном из храмов Хугли жил мудрый, кроткий и добрый жрец Брамы. Однажды, гуляя в роще, окружавшей храм, он нашел бедную измученную женщину с ребенком. Несчастная поведала жрецу свое горе. Она была танцовщицей, хороша собою, но происходила из самой низкой касты индийского народа. Один белый взял ее с собою, но затем скрылся и больше не приходил… Может быть, он покинул ее намеренно, а может быть, с ним случилось несчастье. Она осталась с ребенком, беспомощная и презираемая всеми. В безысходном отчаянии она легла на опушке рощи, окружавшей храм Брамы, и стала ждать смерти, прижимая к груди дрожащего голодного ребенка. Великодушный брамин, несмотря на запрещение закона соприкасаться с низшей кастой, позвал слуг и приказал снести женщину в дом одного из служителей храма. Он умолчал о ее происхождении, дал ей лекарств, пищи, предоставил все удобства, но было поздно… Она умерла через несколько дней. Остался годовалый ребенок, унаследовавший от отца почти белый цвет лица. Брамин сжалился над ним и отдал на попечение служителям при храме. Этим ребенком был я. Я научился санскритскому языку и многому другому и вел жизнь, полную счастья и невозмутимого спокойствия. Когда я вырос, мое счастье стало еще больше. В том же храме росла дочь одной из девадази — жриц, посвященных богам. Молодая Дамаянти была хороша, как утренняя заря, как раскрывающийся на водах священной реки цветок лотоса, и я полюбил ее со всею страстью и воодушевлением молодой души. По-видимому, и Дамаянти разделяла мою любовь. Она сама искала со мною встреч в роще и охотно слушала, когда я рассказывал ей о священных преданиях, читал оды Готоговинды, изречения Амаруссакатамы или «Сакунталу» великого Калидазы. Мой благодетель хотел сделать меня жрецом. Все верили в мое происхождение от браминов, а Дамаянти, подобно своей матери, была назначена в девадази. Мы были счастливы и не думали о том, как устроится наша будущность, но внезапно скончался мой благодетель. Я лишился покровителя, а вместе с тем изменилась и вся жизнь моя, изменилась весьма печально. Другой жрец обращался со мной жестоко и резко, заставлял исполнять тяжелые работы и совершенно лишил возможности учиться. Я выносил все ради Дамаянти. Я все еще видел ее ежедневно, потому что она умела находить случаи встречаться со мной в роще. Она утешала меня, и мы впервые заговорили о том, что я пойду в мир, чтобы собственными силами проложить себе дорогу, а после уведу ее с собой как свою жену. Магараджа Нункомар, и прежде посещавший наш храм, стал теперь являться чаще, так как новый верховный брамин был его другом. Однажды Дамаянти пришла ко мне в рощу взволнованная. Краснея и заминаясь, она передала мне, что магараджа хочет взять ее себе в жены, что брамин уже дал свое согласие и на днях должно состояться бракосочетание с магараджей. При такой вести у меня потемнело в глазах. Я думал, что надо мной развалится небо и земля поглотит меня. «Бежим! — воскликнул я, когда немного опомнился и собрался с мыслями. — Бежим сейчас же! Смотри, там, за опушкой леса открывается дорога, которая выведет нас в новый мир». Я схватил ее за руку и хотел увлечь за собой. «Бежать! — воскликнула она робко. — К чему бы это привело? Нас наверно поймали бы и вернули назад». Я остолбенел. В чертах лица и во взгляде я прочитал нечто, больно ударившее меня по сердцу. «Дамаянти! — воскликнул я. — Разве ты меня не любишь?» Она молчала или хотела ответить что-то, но дрожащие губы ей не повиновались. Я умолял ее и сжал ее руки так сильно, что она вздрогнула. Вдруг передо мной, будто из-под земли, выросли первосвященник и Нункомар. «Дамаянти, сюда! — закричал жрец. — Я здесь! Я защищу тебя!» Она побежала к нему, не поднимая глаз. «Прочь! — закричал мне жрец. — Жди суда за свою дерзость!» Я бросился бежать. Чего мне было ждать? Дамаянти от меня отвернулась. В голове царили пустота и мрак, а сердце пронизывал ледяной холод. Я бросился на ложе в своей келье, закрыл глаза руками, потому что не хотел видеть света… Страшная, невыносимая боль пронизывала все существо мое, я думал, что умираю, и был счастлив, ожидая смерти. Долго ли я лежал так, не знаю. Наконец меня позвали, привели к верховному брамину, спросили о моем происхождении. Я отвечал равнодушно. Меня стали упрекать, что я обманул своего благодетеля, что происхожу из презренной касты парий. Я не стал отвечать. Какое мне было дело до всего остального, когда умерла любовь? Привели свидетелей: служителя, в доме которого некогда умерла моя мать, и других, которые нянчили и воспитали меня. Они сказали все… Суд надо мной был короток. Меня изгнали из храма, выбросили за ворота, одетого в лохмотья. Не помня сам себя от стыда и горя, я бросился в первый попавшийся лес, чтобы скрыться. Там я питался плодами и пил ключевую воду… Чувствуя себя как будто еще прикованным к месту моих страданий, я начал бродить около храма. Я хорошо знал все дороги в роще. Я подсматривал… Мне хотелось видеть Дамаянти, и я увидел ее! Я видел, как за ней приехал магараджа и увез с собой. Ее пронесли близко от места, где я стоял, прячась за густым кустарником. Она была хороша, как утренняя роса при первом луче солнца, и улыбалась магарадже, который ехал рядом с ее паланкином на белом арабском коне… Она шла навстречу богатству и почестям, улыбаясь ожидавшей ее счастливой будущности, а я… я был изгнан даже из общества людей. Я готов был выскочить из своей засады и задушить ее своими руками. Никто не успел бы помешать мне, но мною вдруг овладели безграничное презрение и в то же время глубокое отвращение к такой слабости. Когда наконец роща опустела, я побежал куда глядели мои глаза, без цели и намерения. У горы Земиндар встретил группу парий, влачивших самое жалкое существование. Я присоединился к ним, сказав, что я такой же, как они, но они сначала не хотели мне верить, потому что у меня был иной вид, иной склад речи. Но когда они убедились в моей ненависти к людям, которые не хотели считать нас за себе подобных, увидели злобу и ожесточение, сквозящие в моих взглядах, то охотно приняли меня в свое общество. Я сделался их предводителем, все более увеличивая свою орду, привлекая в нее новых членов. Мы жили в глухих лесах, в горах, близ джунглей Катака, вечно воюя с людьми. Я назывался Раху, по имени демона созвездия Дракона, и так же, как он, неумолимо воевал против всего, что называлось счастьем и светом.