— Сколько времени Эми пробудет здесь?
— Пока мы с Даникой не поженимся.
— А когда это будет?
Сьюзен слишком поздно прикусила язык.
Ответом стал суровый взгляд:
— Со своей стороны могу сказать, что вряд ли очень скоро.
— Вы еще не назначили дату?
Безумие — настаивать на таких личных вопросах, но непреодолимая потребность знать оказалась сильнее здравого смысла.
— Теперь это будет зависеть от того, как пойдут дела у Эми. Мы с Даникой уже говорили о том, чтобы отсрочить свадьбу. Сначала надо обеспечить благополучие Эми.
— Даника согласна принять дочь вашей сестры? Его глаза насмешливо блеснули:
— Даника не склонна говорить «нет» там, где я сказал «да». Это единственное, на что я могу твердо рассчитывать.
На все сто процентов, подумала Сьюзен. Декорации расставлены, актеры на своих местах. Ей Лейт Кэрью определенно не отвел роли в своей пьесе. У нее здесь только одна цель — пора на ней и сосредоточиться.
— Это комната Эми? — спросила она, остановившись у двери.
— Да. Я возьму на себя Мэделин. А вы — Эми.
Кивнув, она открыла дверь.
Это была прелестная комната девочки, вся в бело-розовом убранстве с легкими вкраплениями лимонного цвета. На окнах — изящные занавески с оборочками, сдвинутые вместе кровати застелены ватными одеялами. Книжки с картинками и всевозможные мягкие игрушки, какие только может пожелать душа ребенка, заполняли полки у стен. Подвески со сверкающими игрушечными птичками и тропическими рыбками свешивались с потолка, радуя глаз. Эми должно было показаться, что она попала в сказку, но девочка лежала на дальней кровати, сжавшись в комок и отвернувшись к стене.
Сидящая рядом женщина нежно гладила девочку по головке. Она была так поглощена созерцанием и, может быть, ожиданием ответа от ребенка, что, кажется, даже не заметила, как кто-то вошел.
Ее тоскующая нежность вызвала у Сьюзен мгновенный отзвук, задев какую-то струну в душе женщины, чья собственная нерастраченная материнская любовь лишь ненадолго нашла успокоение в заботах об Эми.
Какой это, должно быть, ужас — родить дочь, растить ее и потерять, думала Сьюзен. Она не знала, в чем Мэделин была права и в чем виновата перед первым мужем, и не могла судить о том, что произошло, но Сьюзен могла себе представить, каково жить, ничего не зная о собственной дочери, поскольку сама она росла, мечтая узнать хоть что-нибудь о своей матери.
У Мэделин Кэрью все-таки было утешение — ее сыновья-близнецы. И муж, преданный ей настолько, что она являлась для него главным человеком на земле. Она была не одна в отличие от Сьюзен, похоронившей Брендана и не сумевшей выносить их ребенка…
— Мэделин, миссис Форбс приехала, — тихо, но твердо сказал Лейт.
С явной неохотой Мэделин оторвала взгляд от ребенка и обернулась к ним. Сколько бы ни было ей лет, это была поразительно красивая женщина. Мягкие, очень женственные черты лица; чистая, без малейшего изъяна кожа цвета лепестков магнолии; густые, волнистые черные волосы, часто прошитые седыми нитями. Огромные темные глаза несколько секунд смотрели отсутствующе, их блеск был словно затуманен глубокой и неотступной печалью, которую Сьюзен почувствовала так остро, что сердце ее сжалось.
— Если позволите… — нетерпеливо настаивал Лейт.
Выражение унылой покорности легло на ее лицо; женщина встала и отошла от кровати. Она ни слова не сказала своему пасынку, но, когда Сьюзен двинулась вперед, внимание Мэделин тотчас переключилось на нее. Она посмотрела на гостью настороженно и оценивающе:
— Это вы нашли ее?
У нее был американский акцент, напомнивший Сьюзен манеру говорить Закари Ли.
— Нет. Мой брат Том.
— Я знала, этот ужас не мог повториться. Господь не мог быть так жесток. Если б только…
— Мэделин! — Лейт произнес ее имя, будто делая суровый выговор. Раздражение прорывалось в каждом слове, пока он говорил:
— Оставьте нас, пожалуйста. Если желаете помочь, организуйте утренний чай для миссис Форбс.
— Да. Да, конечно, — уныло согласилась она, и глаза ее соскользнули со Сьюзен. Она бросила еще один полный сердечной тоски взгляд на Эми, потом степенно удалилась из комнаты.
Со вздохом облегчения закрыв за ней дверь, Лейт указал на кровать, где скорчившись лежала Эми, одна в своем собственном мире.
— Дело за вами, — мягко сказал он, и на один лишь миг в глазах его проглянула беззащитность, мольба о благополучном исходе, обеспечить который могла только Сьюзен.
Сердце ее заколотилось, когда, встав коленями на кровать, она потянулась к Эми. Столько любви и столько боли сошлось вокруг одного маленького ребенка, которого ей предстояло теперь вызволить из добровольного заточения. Неужели любовь и боль неразлучны?
Сьюзен попыталась прогнать черные мысли из головы, стараясь сосредоточиться на Эми. Бережно, осторожно подняла на руки сжавшуюся в комок девочку и принялась качать ее, тихо и нежно говоря с ней на языке, которому научилась от Тома.
Эми прижимала к груди ту самую куклу, всем телом: поджатыми коленками, низко опущенной головкой — защищая ее от возможных посягательств. Сьюзен не пыталась сразу растормошить девочку. Сколько времени она просидела так, качая малышку и воркуя, она понятия не имела. Это было неважно. Она думала только о ребенке.
Но вот медленно-медленно, постепенно прижатая к коленкам головка пошевелилась, приподнялась. Ресницы неуверенно вздрогнули.
— Это я, Сьюзен, Эми… Сьюзен.
Несколько раз ласково повторенные слова стали последним толчком. Эми всмотрелась в склонившееся над ней лицо — и узнала. Коленки опустились.
Ручки взлетели. Кукла покатилась по кровати, а Эми вцепилась в живого, теплого, мягкого человека, напоминанием о котором ей служила пластмассовая кукла.
— Все хорошо, детка. Я здесь. Я с тобой, — любовно приговаривала Сьюзен, перехватывая девочку поудобнее, пока маленькие ручки зарывались в тепло ее волос, а личико утыкалось в шею.
Узнала! У Сьюзен гора свалилась с плеч. Она осыпала поцелуями шелковую головку… И только тут вспомнила о человеке, который молча смотрел на них все это время, вместе с ней дожидаясь ответа от своей племянницы. Она оглянулась, желая разделить с ним радость, но на лице Лейта Кэрью не было ни облегчения, ни веселья.
Она увидела лишь застывшую боль, но такую пронзительную, что сердце Сьюзен дрогнуло, и слова утешения сами слетели с ее губ:
— Дайте ей время, Лейт. Это все, что нужно.
— Время — лучший лекарь, — насмешливо протянул он. — Только вот… ничего оно не лечит. И суррогаты остаются суррогатами.
