Между прочим я увидел что-то странное и высохшее, стоящее в центре зала и, несомненно, представляющее нижнюю часть огромного скелета. По его косым ногам я определил, что это было одно из вымерших животных из породы мегатериев. Рядом с ним в густой пыли лежали его череп и верхние кости, а в одном месте, где сквозь крышу просачивалась дождевая вода, часть костей совершенно истлела. Далее в галерее находился огромный скелет бронтозавра. Мое предположение, что это был музей, подтвердилось. По бокам галереи я нашел то, что принял сначала за скосившиеся полки, но, стерев с них густой слой пыли, убедился, что это были старые знакомые витрины нашего времени. Должно быть, они были герметически закупорены, судя по некоторым прекрасно сохранившимся в них предметам.
Ясно, что мы находились посреди развалин огромного музея, подобного Южно-Кенсингтонскому, давно прошедшего времени. Здесь, по-видимому, находился палеонтологический отдел, и, должно быть, это была чудеснейшая коллекция ископаемых, однако неизбежный процесс разрушения, искусственно остановленный на некоторое время и потерявший благодаря уничтожению бактерий и грибков девять десятых своей силы, все же верно и медленно продолжал свою разрушительную работу. То тут, то там я находил следы посещения музея маленьким народом: там и тут попадались редкие ископаемые, разломанные ими на куски и навешанные гирляндой на тростник. В некоторых местах витрины были сняты. И я решил, что это сделали Морлоки.
Место было очень уединенное. Густой слой пыли умерял звук наших шагов. Пока я с изумлением рассматривал окружающее, ко мне подошла Уина, забавлявшаяся в это время катанием морского ежа по наклонному стеклу витрины. Она тихонько взяла меня за руку и стала рядом со мной. Я был так сильно изумлен при виде этого разрушающегося памятника высокоинтеллектуального периода человеческой жизни, что не подумал даже о той пользе, какую отсюда мог бы для себя извлечь. Даже мысль о моей Машине исчезла у меня на время из головы.
Судя по размерам, Дворец Зеленого Фарфора должен был заключать в себе не только палеонтологическую галерею: вероятно, тут были и исторические отделы, может быть, даже библиотека! В данных обстоятельствах для меня это было бы неизмеримо интереснее, чем вид разрушающейся геологии отдаленных веков. Принявшись за дальнейшие исследования, я открыл другую, короткую галерею, пересекающую первую. По-видимому, это был отдел минералогии, и вид куска серы навел меня на мысль о порохе. Но я нигде не мог отыскать селитры или каких-нибудь азотнокислых солей. Не было сомнения, что они распылились много столетий тому назад. Но сера не выходила у меня из головы и навела на целый ряд размышлений. Все остальное содержимое галереи мало меня интересовало, несмотря на то что в общем этот отдел сохранился лучше всего. Я не специалист по минералогии, и потому я отправился дальше по полуразрушенному крылу здания, параллельному первой галерее, через которую я вошел. По-видимому, этот новый отдел был посвящен естественной истории, но все в нем давным-давно пришло в неузнаваемый вид. Несколько съежившихся и почерневших остатков того, что прежде было чучелами зверей, высохшие мумии в банках, когда-то наполненных спиртом, темная пыль от высушенных растений – вот и все, что я здесь нашел! Я пожалел об этом; мне было бы интересно проследить те медленные, терпеливые усилия, благодаря которым была достигнута полная победа над животным и растительным миром.
Отсюда мы вошли в огромную, плохо освещенную галерею. Пол постепенно понижался, хотя и под незначительным углом, начиная от того конца, где мы стояли. С потолка через определенные промежутки свешивались белые шары; некоторые из них были разбиты на куски, и у меня невольно явилась мысль, что это место первоначально освещалось искусственным светом. Тут я был больше в своей среде, так как по обе стороны от меня подымались остовы огромных машин; все они были сильно попорчены, и многие даже поломаны, некоторые, однако, были еще в сравнительной целости. Вы знаете, у меня слабость к машинам; мне захотелось подольше остаться среди них, тем более что большая часть их представляла интерес новизной и непонятностью, и я мог делать только самые неопределенные догадки относительно тех целей, которым они служили. Мне казалось, что если я только разрешу эти загадки, то найду могущественное оружие для борьбы с Морлоками.
Уина внезапно прижалась ко мне. Это было так неожиданно, что я вздрогнул. Если бы не она, я, по всей вероятности, не обратил бы внимания на покатость пола. Тот конец галереи, в который я вошел, еще поднимался высоко над землей и освещался через немногие узкие окна. Но по мере того как мы шли дальше вдоль галереи, склон холма подходил снаружи к самым окнам и постепенно заслонял их, так что наконец от каждого окна оставалось внизу только углубление вроде колодца, а сверху прорывалась лишь узкая полоска света.
Я медленно подвигался вперед, с любопытством рассматривая машины. Я слишком углубился в это занятие и поэтому не заметил постепенного ослабления света, пока наконец все усиливающийся страх Уины не привлек моего внимания. Я заметил тогда, что галерея уходит прямо в непроглядную темноту.
Остановившись в нерешительности и осмотревшись вокруг себя, я увидел, что в этом месте слой пыли был тоньше и местами лежал неровно. Еще далее, в темноте, на пыльном полу как будто бы виднелись небольшие узкие следы ног. При виде их во мне возникло ощущение близости Морлоков. Я почувствовал, что даром теряю время на академическое исследование машин, и вспомнил о том, что полдень уже давно миновал, а я все еще остаюсь без оружия, убежища и средств для добывания огня.
Там, в дальнем темном конце галереи, я услышал тот же своеобразный шорох и те же странные звуки, как и тогда в глубине колодца.
Я взял Уину за руку. Но, осененный внезапной мыслью, я тотчас оставил ее и направился к машине, из которой торчал рычаг, похожий на те, какие употребляются на станциях при повороте сигнальных фонарей. Взобравшись на подставку и обеими руками ухватившись за рычаг, я всей своей тяжестью навалился на него. Уина, оставшись одна в центральном крыле здания, начала плакать. Я правильно рассчитал сопротивление рычага: он сломался после минутного усилия, и я вернулся к Уине с палицей в руке, более чем надежной для того, чтобы проломить череп любому Морлоку, который мог бы повстречаться на пути. А мне ужасно хотелось убить хотя бы одного из них! Быть может, вам эта жажда убийства одного из собственных потомков покажется бесчеловечной. Но к этим отвратительным существам как-то невозможно было относиться по-человечески. Только мое нежелание оставить Уину и полная уверенность, что может пострадать моя Машина Времени, если я примусь за избиение Морлоков, удержали меня от готовности тотчас же спуститься по галерее вниз и начать истребление копошившихся там тварей.
И вот, держа палицу в правой руке, а левой поддерживая Уину, я вышел из этой галереи и направился в другую – на вид еще большую, – которую на первый взгляд я принял за военную часовню, обвешанную лохмотьями знамен. Но скоро в этих коричневых и обуглившихся лоскутьях, которые висели по обеим ее сторонам, я узнал остатки истлевших книг. Уже давным-давно они развалились на куски, и на них не осталось даже и следов печати. Только кое-где валялись скорчившиеся корешки и треснувшие металлические застежки, достаточно понятно говорившие о своем прошлом назначении. Если бы я был писателем, может быть, при виде этого начал бы философствовать о тщете всякого честолюбия. Но так как я им не был, то меня всего сильнее поразила здесь потеря колоссального труда, о которой свидетельствовали эти мрачные груды истлевшей бумаги. Должен сознаться, впрочем, что в ту минуту я вспомнил о «Трудах Философского общества» и о своих собственных семнадцати статьях по оптике.
