13
С каким удовольствием я накостылял бы слабоумному по шее, но, увы, судьба распорядилась иначе. Во время рабочей недели его оберегали с удвоенной энергией. Опрокинь он кастрюлю с супом или подожги палатку – ему все сходило с рук, наши руководители полоскали нам мозги с целью его оправдать. Хотелось провалиться сквозь землю, только чтобы не видеть творимого им безобразия. Если же он предпринимал попытку превзойти себя самого, то его всячески поощряли. Как-то мы проезжали по безотрадной и нескончаемой вересковой пустоши, дождь хлестал прямо в лицо, а вода из луж взмывала фонтаном и заливала штаны. Вдруг где-то в хвосте нашей группы послышался душераздирающий крик. Обернувшись, мы увидели, как Ян, стоя на педалях с высунутым языком и едва удерживая равновесие, на бешеной скорости обгоняет весь наш караван.
– Молодчина, Ян! – кричали Ван Бален и Схютте, так, как будто хвалили малыша, впервые сумевшего подняться на ножки в своем манеже.
Однако техника слабоумного оставляла желать лучшего, велосипед казался сильнее наездника и, вихляя, норовил выбросить его из седла. Через сто метров слабоумный врезался в один из оградительных столбиков на велодорожке. Целый вечер ему смазывали и бинтовали колени, рассыпаясь в незаслуженных комплиментах. Идиотизм ситуации заключался в том, что мы вынуждены были держать свои комментарии при себе, иначе нас тут же принимались убеждать, что слабоумный очень старался и вправе рассчитывать на наши восторженные аплодисменты. У меня буквально чесались руки начистить его тупое рыло. Жаль, что я не успел реализовать свое желание. В конце концов ему удалось избежать побоев, заплатив за это жизнью.
В тот день Эрик, Герард, Менно и я оторвались от группы. Оставив позади вечнозеленые леса и колышущиеся вересковые пустоши, мы очутились на территории так называемых больших рек. Дул такой сильный встречный ветер, что нам было не до природных красот, мы лишь жалели о своем приезде сюда. Складывалось впечатление, что при каждом порыве ветра над нами кто-то насмехается. Ни один болван не оказался бы здесь по доброй воле. Мы подъехали к громадному стальному мосту с чудовищных размеров арочным пролетом, возвышающимся над тобой, как некий перевернутый символ страха высоты, – другими словами, один только взгляд вверх вызывал у нас адское головокружение. Река разливалась на многие километры, и противоположный берег был почти не виден. Добравшись до середины моста, мы остановились и, едва дыша, облокотились на перила. Вид открывался грандиозный, но подолгу смотреть на подобные пейзажи я лично не в состоянии. Необъятные водные пространства с серыми полусонными волнами вызывают у меня отторжение. Может, виной тому вода, которой попросту слишком много, или проплывающие под тобой корабли, неведомо откуда и куда следующие. Не знаю, но мне не по душе гигантомания. Люди, построившие такой здоровенный мост в качестве переправы, на мой взгляд, напрочь лишены чувства пропорции. Короче говоря, первым на перила взобрался Менно. Сделав несколько шагов, он, сунув руки в карманы, с торжествующим видом глянул вниз, после чего мы с Эриком, разумеется, не могли не повторить его подвиг. Герард предпочел не рисковать и оказался прав. На перила хоть и можно было встать двумя ногами, но опустить глаза при этом было совершенно немыслимо. Помню, как под мостом, разрезая волны, проплывала груженая баржа с припаркованной на палубе крошечной белой машинкой. Я уже собирался спрыгнуть обратно на мост, как тут откуда ни возьмись материализовался слабоумный. Наверно, он опять совершил рывок, чтобы выбиться в лидеры. В тот момент это было неважно. Ян остановился прямо перед нами и поочередно смерил взглядом каждого из нас. Воротник его зимнего пальто был поднят, а голова обмотана шарфом. Губы двигались, но разобрать его бормотания мы не могли. Он слез с велосипеда и поставил его у перил в нескольких метрах от нас.
Впоследствии Ван Бален с пристрастием расспрашивал нас, почему мы ничего не предприняли, чтобы остановить слабоумного. Признаться, нам это тогда и в голову не пришло. В тот момент, когда этот увалень вскарабкался на перила, все мы были заинтригованы одним – что дальше. Его бледное лицо озарилось победоносной улыбкой. Но триумф продлился не более нескольких секунд. Беда случилась, когда вся наша группа уже заехала на мост. Схютте что-то прокричал издалека, но его слова тут же разнесло ветром. Слабоумный оступился, потерял равновесие и камнем полетел вниз.
Выводы были сделаны однозначные. Тот факт, что мы трое как истуканы так и остались стоять на перилах моста, неопровержимо подтверждал предъявленное нам позже обвинение, но об этом сейчас говорить не хочется. Кстати, ни одна живая душа, включая и атлета Схютте, пальцем не пошевелила, чтобы спасти слабоумного. Нет, все только шумели и суетились. Схютте метался по мосту и раздавал ценные указания, предлагая сплавать к опоре моста, хотя было ясно, что в ледяной воде Яну, в его тяжелом зимнем пальто, хана. Остальные просто остолбенели, не представляя, как следует себя вести. Винить их за это не стоит – они ведь впервые увидели смерть с такого близкого расстояния. Я часто спрашивал себя потом, как бы я поступил, если бы в воду сорвался Эрик, или Герард, или даже Менно, рискнул бы я тогда своей жизнью или нет, – но ответа не нашел. Легче всего задним числом строить из себя героя, и не стоит тешить себя ложными иллюзиями.
Единственным здравомыслящим человеком оказалась Ангелина Ромейн. Это она посоветовала Схютте спуститься по лестнице близлежащей опоры и оттуда прыгнуть в воду. В тот день на Схютте поверх тренировочного костюма был новехонький темно-зеленый анорак со множеством белых шнурков, затягивающих капюшон на его голове. Капюшон он все-таки скинул, и нам даже почудилось, что он вот-вот нырнет, однако его миссия спасателя ограничилась тем единственным жестом. Он покачал головой, снова перегнулся через перила, что-то прокричал, но уже, разумеется, было поздно. С высоты я видел, как голова слабоумного еще несколько раз мелькнула на поверхности воды, перед тем как навсегда исчезнуть в пучине волн. Самое удивительное, что он не издал ни звука. Ведь в случае опасности обычно громко зовут на помощь, но Ян утонул молча, даже в последние секунды своей жизни оставаясь недотепой.
Из лицея нас выперли не сразу. Дотянули до рождественских каникул. Герард сам сменил школу, поскольку его родители переехали в северный район города. Менно и Эрику было сказано, что им больше подойдет классическая методика образования, так как проявляемая ими «самостоятельность» не отвечает критериям Монтанелли. В моем рождественском отчете преподаватели недвусмысленно намекнули, что меня снова оставят на второй год, что я безнадежен и «не вписываюсь в систему»… Да, временами им хватало мозгов, чтобы разобраться, что к чему, пусть и с опозданием. Отца я не посвятил во все подробности происшедшего – иногда лучше не раскрывать всей правды, особенно тем тугодумам, которые все равно лишь отчасти уловят суть или, того хуже, окончательно запутаются. Он попробовал перевести меня в другую школу, но меня никуда не приняли, даже в колледж Эразма Роттердамского с двумя лестницами, где училась Кристина. Там якобы тоже не нашлось места.
Наше отсроченное исключение объяснялось тем, что руководству Монтанелли не хотелось открыто связывать сей факт с осенней трагедией, что здорово подмочило бы репутацию лицея. Еще какое-то время нас там попридержали, наводя тень на плетень, типа что в нашумевшем несчастном случае никто не виноват. Скорее всего, они рассуждали именно так. Самое страшное, что в конце концов они сами в это поверили.
