6
Эрнандесу казалось, что он шагает по минному полю. Оставалось только ждать. Люси Маккей задержалась лишь для того, чтобы взять с собой чашку-термос с кофе, после чего вынырнула из палатки. Молния на клапане прощально звякнула ей вслед.
Гилбрайд зарылся в пакеты с сухим пайком. Большая часть была распечатана, а их содержимое съедено или выменяно на что-то.
— Сахару? — спросил он.
— Да. Спасибо.
Все эти посиделки попахивали чем-то странным — не сам дружеский жест, а его неуместность. Нельзя было расходовать сегодня то, чего будет не хватать завтра. Если они вообще доживут до завтра. Пока двое военных прихлебывали из кружек в зеленоватом сумраке палатки, Эрнандес озвучил свою мысль:
— Можем жить на всю катушку, да? Если это, конечно, жизнь.
— Ага.
Гилбрайд засуетился, без особой нужды передвинув два котелка и канистру.
— Между прочим, запасы уже почти подошли к концу, до следующей поставки. Бойцы жрут, как саранча.
— Еще бы, на таком чертовом холоде, — согласился Эрнандес.
— Нам пополнят запасы, ведь так?
«Должно быть, прошел новый слух, что нас бросили на произвол судьбы», — подумал Эрнандес и вновь порадовался тому, что дружит с Гилбрайдом.
Его ветераны помогали поддерживать связь с остальным отрядом.
— Может, кофе и не стоит у них в первой строке списка, — сказал он вслух, — но да. Разумеется. Они знают, что мы не можем питаться мхом.
Лидвилл не дал бы ему столько оружия, если бы опасался, что солдаты вернутся обратно с этим оружием в руках, оголодавшие и злые до чертиков. Однако большая часть их сухпайка была вскрыта еще до того, как они притронулись к ящикам. Почти из каждого пакета вытащили все самое ценное: сладости, кофе, зубную пасту. Хуже того, даже патронов в некоторых ящиках недоставало.
— Мы нужны им, — заверил Эрнандес.
— Конечно.
— Ты знаешь, что можешь сказать мне все, — продолжил майор, выждав секунду-другую.
На сей раз его тон был резким, даже нетерпеливым.
— Дальше это не пойдет. Только я и ты, Нэйт.
Гилбрайд поставил свою грязную кружку на стол, где была расстелена полевая карта Эрнандеса. Донышко опустилось как раз на границу Юты, где никаких боев не было. Нет. Совсем рядом, где поднималось плато Уайт-Ривер — там, по слухам, Лидвилл использовал против повстанцев собственное нанооружие, покарав две тысячи мужчин, женщин и детей за великое преступление, заключавшееся в починке пассажирского самолета. Уайт-Ривер надеялся опередить Лидвилл в гонке за лаборатории Сакраменто. Вместо этого они были стерты с лица земли, что послужило наглядным уроком другим бунтовщикам.
На этих картах Северная Америка выглядела словно другой континент. На Востоке, Среднем Западе и обширных северных просторах Канады не осталось ничего живого. Все выжившие сосредоточились в районе двух пунктирных линий на Западе. Полоса Скалистых Гор была куда шире, чем Сьерра. Кроме этого ничего не осталось.
Красные стрелки указывали направления воздушных ударов из Вайоминга, Айдахо и Британской Колумбии. Красными квадратами было обозначено наступление бронечастей с перевала Лавлэнд, а круги и цифры содержали данные о предполагаемых силах противника в Аризоне и Нью-Мексико. Несколько черных цифр относились к армейским частям старой Мексики. Лидвилл почти в одиночку противостоял превосходящим силам противника, не считая трех островков своих союзников.
— Многие люди обеспокоены положением дел, — сказал Гилбрайд.
Он кивнул на карту, делая вид, будто речь идет о положении на фронтах.
Эрнандес видел, чего стоило его другу хотя бы намекнуть на эту скользкую тему. И он уважал Гилбрайда за это. В конечном счете, думать головой — это лучшее, чему их обучили в морской пехоте. Главной причиной войны, кипевшей по обе стороны от Скалистых Гор, были не ресурсы и не еда. Уже нет. Все хотели заполучить вакцину. Майор знал, что должен бескомпромиссно осудить Гилбрайда даже за легчайший намек на бунтарский дух… но сказал только:
— Да. Да, дела чертовски запутались.
Что само по себе можно было принять за небольшое поощрение.
Эрнандес имел доступ лишь к ограниченной информации и знал, что это сделано нарочно — просто еще один поводок. Он был профи и лишь скупо улыбался, услышав обычную жалобу пехотинцев: «Я для них просто-напросто гриб. Меня держат в темноте и кормят дерьмом».
Лидвилл хотел, чтобы у него не осталось выбора. Дезертиров было уже слишком много, так что Лидвилл не просто намеревался держать всех полевых командиров на скудном пайке, чтобы те не рыпались. Нет, руководство хотело, чтобы люди знали как можно меньше и о причинах войны, и о том, кто побеждает, а кто проигрывает. Эрнандесу приказали поддерживать радиомолчание и карантин — это якобы мешало повстанцам вычислить их позиции, но заодно мешало и ему слушать вражескую пропаганду. Все они были американцами. У всех было одинаковое оборудование. Командование выделило Эрнандесу и другим офицерам на южном участке фронта прежние частоты ВМФ, но перехватить передачи врага было достаточно легко. Как и вступить с ним в переговоры.
Люси Маккей прибыла сюда, чтобы расшифровывать передачи из Лидвилла и кодировать их собственные отчеты. А за спиной, в городе, остались тысячи специалистов вроде нее, прочесывающих радиосообщения со всего континента в поисках повторяющихся последовательностей и ключей. И еще тысяча изучала перехваченные передачи со всего мира. Большая часть гражданских и военных телекоммуникационных спутников еще оставалась на орбите, и Лидвилл кишел специалистами из агентства национальной безопасности, ЦРУ, ФБР, разведывательного управления и более мелких спецслужб, относящихся к полицейским управлениям разных штатов.
У повстанцев тоже хватало таких экспертов. Хакеры с обеих сторон пытались перехватить, заблокировать или уничтожить спутники. Информационная война стала не менее реальной, чем пули и бомбы.
Сидя рядом с Гилбрайдом, Эрнандес изо всех сил старался не оборачиваться и не оглядываться на рацию. Может, Маккей услышала то, чего ей слышать не полагалось? Или передавала сама? Он долгие часы проводил вне палатки, а в этом Богом проклятом месте просто нечем было заняться. Искушение должно быть огромным. Все ее тренировки, весь смысл ее пребывания здесь сводился к одной функции — радиста. Эрнандес не сомневался, что у нее и Гилбрайда есть общий секрет.
Майор втянул носом кофейный аромат из чашки. Допивать не хотелось. Хотя кофе остыл, его вкус оставался роскошью, как и густой горьковатый запах. Он был настолько хорош, что причинял боль. Кофе всегда пробуждал у майора чувство одиночества, с которым постоянно приходилось бороться.
Эрнандес снова решился прервать молчание.
— С нами все будет в порядке, — сказал он. — Мы ведь всегда выкручивались, так?
