Настал день, когда Якоб научился петь, как соловей, хрустальный колокольчик ночи. На следующее утро он, как обычно, пришел к камню, но старца там не было. Обучение окончено — сообразил Якоб. И, не теряя времени, пустился в путь.
Он ловил чутким ухом лесные звуки и, казалось, понимал, чтó поют птицы. Ему припомнились слова старика: «Просто слушай — и все будет ясно». Тяжкое испытание, к которому он готовился, обернулось веселой игрой, потому что он в совершенстве овладел птичьим языком.
Он почти забыл, ради чего отправился в лес, как вдруг очутился на большой-пребольшой поляне, залитой точно таким же светом, каким сияло лицо мудрого старца, его наставника. А посередине поляны, спиной к лесу, стоял трон, на котором сидел его владелец.
Якоб застыл как вкопанный, не в силах вымолвить ни слова.
— Подойди и сядь возле меня, — не оборачиваясь, сказал король.
Трепеща от волнения, Якоб повиновался и сел перед королем. Только тут он с удивлением увидел, что это был тот самый старец. Зачем же, подумал Якоб, он протомил меня столько времени, если ему ничего не стоило — ведь он чародей — сразу сотворить маленькое чудо, сделать так, чтобы я стал наконец таким же, как другие дети!
Однако же он терпеливо изложил королю свою просьбу.
Король внимательно его выслушал, но ответил, что больше ничего сделать не может. Якоб страшно огорчился.
— Выходит, я зря пришел? — воскликнул он, и слезы брызнули у него из глаз.
Король взял его руки в свои большие белые ладони и ласковым голосом сказал:
— Нет, милый Якоб. Ты пришел не зря. Подумай-ка, что помогло тебе преодолеть все препятствия? Ты шел сюда в надежде стать таким, как все, и напрасно — таким, как все, ты никогда не станешь. Но знай, то, что ты пробрался сюда, — великий подвиг, который в каждом поколении удается совершить очень немногим. Не я творю чудеса, чудо именно в том, чтобы сюда проникнуть. Я ждал его от тебя, оно случилось, значит, ты пришел не зря.
Изя замолчал.
— И всё? — спросила Бетти.
— Всё.
Бетти задумалась, а через минуту сказала:
— Я не поняла конец.
— Ничего, так бывает: некоторые истории понимаешь не сразу. Главное услышать их. А потом пересказать. Ну а уговор наш ты помнишь? Я расскажу тебе историю, а ты мне — что с тобой случилось. Это будет твоя история. Только помни: важно найти хорошее начало. Постой-ка, я схожу глотну водички, а то в горле пересохло.
Когда Изя встал, Лейбеле опять открыл один глаз, но, видно, понял, что хозяин ушел ненадолго, и снова закрыл.
Тем временем я переложила повыше подушку Бетти, чтобы она могла сесть — сидя удобнее рассказывать.
Изя вернулся и молча сел на свое место.
Бетти тоже немножко помолчала.
— Это всё из-за диктанта, — сказала она наконец.
— Из-за диктанта?
— Я написала «куварок».
— И что же?
— А учительница сказала, так не говорят, а нужно — «кувырок». Но сначала она меня спросила, что это такое. Ну а я не знала, как объяснить, и решила показать. Подошла к ее столу и перекувырнулась, и тут у меня лопнула резинка на трусах, и все давай хохотать.
Дети есть дети! Бетти залилась горькими слезами. Что она вот-вот заплачет, было ясно и так — к концу рассказа она ужасно зачастила, будто боялась, что не сможет договорить. Я обняла, поцеловала ее, стала утешать, говорить, что все это пустяки, но она безутешно рыдала — для нее, маленькой девочки, это было ужасное горе.
Изя тоже старался что-нибудь придумать, чтобы успокоить Бетти, взгляд его упал на разбуженного плачем Лейбеле.
— А ты, Лейбеле, знаешь, что такое «куварок»? Нет? Значит, и ты не умнее учительницы. Ну так смотри, я тебе покажу!
С этими словами Изя взял и перекувырнулся, задев при этом ногой за стул, который чуть не упал ему на голову. Лейбеле решил, что это такая игра, стал виться вокруг хозяина и так лаять, что прибежал из ателье Альбер.
— Что такое? Что случилось? — выпалил он, увидев Изю сидящим на полу. — Что тут у вас творится?
— Я просто сделал «куварок», — ответил Изя, держась за ушибленное колено. — Правда, Лейбеле?
— Гав! Гав! — ответил пес.
— Вот видишь, Альбер, мой народный комиссар говорит: «Да, да!»
На другой день Бетти пошла в школу.
Как долго длится счастье
Если кому-то плохо, надо дать ему выговориться. Иной раз, бывает, возьмешь его за руку. А то и обнимешь. Но есть люди, которым это противопоказано: ты их просто слушаешь, а они воображают невесть что. И заходят слишком далеко, считая, что ты начал первым.
Как Лея.
В тот день Альбер, как обычно по пятницам, отправился за фурнитурой к Вассерману. Начинался мертвый сезон, поэтому мадам Андре и других отделочниц на работе не было. Леона тоже. А Морис часа в четыре ушел. Лея принесла мне стакан чая и села на место мадам Андре. Я выпил и поставил стакан на отделочный столик. А Лея его обхватила, будто грела о него руки.
Похоже, она пришла не просто так. Ей явно хотелось поговорить. В последнее время у них с Альбером, по-моему, что-то не ладилось.
Разговор был душевный, и я немножечко увлекся.
Уже не первый раз Лея приносила мне чай, садилась на место мадам Андре и мы с ней болтали. Но никогда раньше она не говорила так много о нас двоих. О себе и обо мне. Особенно о себе. У нее округлые руки и плечи, и вообще она красавица. А какие большие темные глаза!
— Вы всегда говорите мне что-нибудь хорошее! Мне это очень приятно.
— Мне тоже, Лея. Вот потому-то не стоило ничего говорить.
— Нет, Шарль, вы не правы. Вы мудрый, спокойный человек. И мне с вами спокойно.
— Я такой, когда разговариваю с вами. А в другое время могу еще как разозлиться!
— Да, правда… И все-таки мне ни с кем не бывает так легко, как с вами.
— Лея, послушайте, здесь, в ателье, мне очень хорошо. И знаете, кому я этим обязан? Альберу! Когда ни для кого нет работы, для меня все-таки что-то находится. А когда он уходит по делам, то просит вас, я же знаю, побыть со мной, чтобы мне не было одиноко, настолько он вам доверяет и мне тоже. Поэтому у нас и начались эти разговоры. Альбер хочет подбодрить меня, помочь мне жить, хоть никогда этого не скажет. Не знаю, как вам объяснить…
— Мне он тоже никогда не скажет ничего хорошего. А я его жена. Неужели трудно сказать жене, что любишь ее? Мне это так нужно!
— Да разве об этом скажешь?
— Некоторые говорят.
— И это для вас так важно?
— Это приятно слышать.
Наверно, приятно, раз вы говорите. Но поймите, Лея, не может быть двух Альберов. Альбер только один. Такой, как есть. Я даже думаю, он потому и не умеет много говорить, что много делает. Помните, в прошлом году к нам пришел на место Леона тот молоденький паренек, Жозеф? Альбер каждый вечер по часу стоял с утюгом и переделывал его работу. А Жозеф ничего и не знал. Ему никто не сказал. Ни Альбер, ни мы. И, что бы вы ни думали, это важнее, чем если б Альбер ему рассказывал, как он его любит.
