Отец выдает ее замуж за банкира, человека уже в летах, и теперь вся ее жизнь сосредоточена на интеллектуальных удовольствиях, предоставляемых ее салоном, в котором собирается лучшее общество Лиможа, и на заботах о благотворительности. Проходят годы, и, к удивлению друзей, она вдруг беременеет от своего пожилого супруга. Примерно в это же время и в тех же местах судят и приговаривают к смерти фабричного рабочего по имени Ташрон, убившего, при попытке ограбить, владельца фруктового сада. Эта новость производит на Веронику ужасное впечатление.
Когда муж умирает, Вероника покидает Лимож и переселяется в близлежащую горную деревушку Монтеньяк. Вместе с кюре Бонне, проповедующим в этой деревне свой собственный вариант католицизма, и неудачливым архитектором, который не может приспособиться к бездушным порядкам в обществе, она затевает огромные работы по орошению песчаной каменистой почвы, дабы превратить ее в плодородную. В течение долгих лет, необходимых для выполнения этой задачи, она накладывает на себя различные епитимьи: носит на голом теле власяницу, почти ничего не ест — и подрывает себе здоровье. На пороге смерти Вероника просит кюре позволить ей принести публичное покаяние, во время которого она откроет свою роль в преступлении Ташрона и то, что ее сын зачат в прелюбодейственной с ним связи. Узнав, что ей дозволено покаяться в совершенном грехе, Вероника вновь обретает свою лучистую красоту…
— Что ж, Вероника согрешила и посвятила всю жизнь покаянию… Но разве ты не понимаешь, что случившееся с Мариэ никак не связано с грехом, — воскликнула моя жена, в своем желании поддержать подругу горячась больше, чем ей это обычно свойственно.
Но Мариэ повела обвинение еще дальше.
— Думаю, К. хотел провести параллель между двумя катастрофами: моей потерей и оспой Вероники. Вы все это хорошо продумали, правда, К.? И полагаете, что я вскоре впаду в смертный грех: адюльтер, да еще и влекущий за собой убийство. Так?
Я сидел молча, неспособный спорить с двумя решительно настроенными женщинами.
— И все-таки я прихвачу этого «Сельского священника». Уверена, что Бальзак очень красочно описывает проект, затеянный Вероникой, а именно об этом мне и хочется прочитать. Если есть хоть крупица надежды спастись от последствий случившегося, то участие в крупном коллективном деле, возможно, единственный для меня путь. Хотя трудно поверить, что кто-то вроде меня способен в наши дни участвовать в каком-либо подобном начинании…
Взяв увесистый том, Мариэ убрала его вместе с нотами к себе в сумку. После ее ухода я заново прокрутил в голове разговор и понял, какое я проявил верхоглядство, когда, читая этот роман в своей комнате в Мехико, прочертил параллель между судьбой Вероники и трагедией Мариэ — непростительно, даже если это и казалось отчетливо зримым там, в одинокой квартире, где мебель состояла лишь из кровати и черного деревянного стула, а украшения — из удлиненной деревянной маски лица мальчика, купленной мной на рынке в Тоске, и вытянутых вдоль стен книжных полок…
А потом настал день, когда Асао и его друзья попросили меня принять их, и то, что я от них узнал, заставило меня с болью почувствовать пропасть между моими доморощенными версиями и тем страданием, которое испытывала Мариэ после того, что случилось в Идзу.
В марте все трое приятелей получили университетские дипломы. Вместе проведя годы студенчества, они не захотели расставаться теперь, когда обучение позади, и стали командой, ищущей (как и многие в их поколении) свой собственный путь в жизни. Асао был из семьи японских корейцев — я не знал этого, но его имя писалось иероглифом, обозначающим «Корея», — и, учитывая предрассудки, с которыми он, скорее всего, столкнулся бы при поисках работы, все трое отказались от попыток сделать карьеру в мире бизнеса. Решено было заняться производством фильмов, и они двигались к этому независимым путем, берясь за любую работу, соглашаясь на предложения, сулящие нужный опыт, и твердо отказываясь от всех остальных.
С возрастом неминуемо появятся морщины на лбу и мешки под глазами, но пока лица всех троих были и юношески ясными, и гладкими, и все-таки к тому, что им хотелось обсудить, они относились с предельной серьезностью. Было видно, что их глубоко волнует душевное состояние Мариэ. Суммируя сказанное — хотя все они были достаточно немногословны, — приходилось признать, что, хоть я и видел Мариэ по-прежнему лолной жизни (разве что несколько потемневшей лицом), такое поведение давалось ей, по-видимому, с колоссальным трудом. В своей квартире возле станции Сэнгава на линии Кэйо она вела себя как человек, страдающий от тяжелой депрессии. Плотно задернув занавески, лежала целыми днями, уставясь в пространство, с глазами, блестевшими так, что они, казалось, фосфоресцируют. Даже спуститься за почтой было ей не под силу, а в ясные дни она всегда отворачивалась от сверкавшей на солнце листвы, хотя прежде любила зелень больше всего на свете…
— Ночью мы слышим, как она ходит над нами по комнате, — сказал Асао, и его глаза, устремленные в одну точку, печально контрастировали с пухлыми щеками и едва пробивающимися усиками.
Обстоятельность их сведений о ежедневной и даже ночной жизни Мариэ имела свое объяснение. Продав дом, в котором жила с семьей, она потратила деньги, оставшиеся после уплаты налога на наследство, — ведь эта недвижимость принадлежала ее матери, — чтобы купить часть кондоминиума в Сэнгава. Двухэтажное строение было разделено на три квартиры. Мариэ приобрела две из них и предоставила одну Асао с его друзьями — как место, где они могли бы приступить к работе, оплачивая только коммунальные услуги и электричество. Втроем они бывали там только в дневное время, но кто-то один почти всегда оставался на ночь и через дверь, соединяющую обе квартиры на втором этаже, слышал, что происходит рядом…
— Потрясение, испытанное Мариэ, со стороны не представишь, и, думаю, никто из нас так в этом и не разобрался.
Все это они, по-видимому, уже обсуждали. Но, рассказывая, Асао снова размышлял вслух:
— Мы взяли ее историю за основу сценария и попытались представить все так, как это нам видится. Изложили события, начиная с того времени, когда она жила с Мусаном, и заканчивая несчастным случаем с Митио, потом начали подступаться к Идзуко-гэну и просто уперлись в стенку.
Сложность в том, что нам до конца не понять, от каких внутренних ран она страдает. И еще непонятнее, как она все же склеила осколки своей жизни после такого сокрушительного удара. Может, не жизни, но чего-то, лежащего на еще большей глубине, — как она это восстановила… Наш рассказ очень похож на старое кино: пленка рвется, все замирает, гаснет… И все-таки мы хотим сделать все возможное, чтобы помочь ей выбраться из депрессии…
Втайне от Мариэ мы связались с одним человеком, работающим в компании, основанной ее дедом, и выяснили кое-что, касающееся ее жизни после того, как она осталась совсем одна. Например, что случилось с отцом ее детей, этим мужчиной, которого она называет Саттян. Он совершенно опустился. Стал алкоголиком и не имеет силы воли, чтобы подняться на ноги. Мариэ было бы тяжело узнать об этом. Когда Саттян сказал, что хочет переехать к ней вместе с Митио, она — ради всех — согласилась, хотя отлично знала, что не любит его больше, и это согласие тяготило ее…
