18
— Ну и как у тебя дела с этим новым бойфрендом?
— Он не мой бойфренд, и тем более не новый, — ответила Шерон. — Это всего лишь мой старый друг по колледжу.
— Так я и поверила. Ты опаздываешь на работу, и вид у тебя такой, будто ты не спала всю ночь.
Тоби была основателем и управляющим Реабилитационным районным центром на Бет-Хакерем, в котором Шерон работала консультантом. Она всегда обращалась со своими сотрудниками так, словно они были ее пациентами. Сейчас они пили кофе в кабинете.
— Прекрати выпытывать подробности, Тоби. Я выгляжу совершенно нормально, а на работу пришла сегодня раньше тебя.
— Не пытайся сбить меня с толку, дорогая. Если я опоздала, это вовсе не значит, что ты пришла вовремя. Усекла?
Выражение «усекла?» Тоби подцепила у одной из их клиенток-алкоголичек. Она делала это регулярно, раз в неделю обзаводясь новой понравившейся ей фразой и отбрасывая старую.
— В любом случае я директор этого заведения и по определению не могу опаздывать.
— Он приехал сюда недавно и ненадолго. Из Англии. Вот и все.
— Я просто не хочу, чтобы ты страдала. Ты же знаешь, как это сказывается на нашей работе. Ты расстраиваешься, все наши женщины расстраиваются, я расстраиваюсь. Все мы здесь как один мозг. Я уже устала от всего этого. Так что если тебя не удовлетворяет этот английский как-его-там…
— Том.
— Шерон, врешь ты все.
— Нет.
— Я тебя знаю. — Тоби была маленькой толстушкой с седыми волосами и в очках, неизменно висевших на кончике ее носа. Подойдя к Шерон, она обхватила ее лицо обеими руками. — Я беспокоюсь. Ну так как все-таки? Ты его трахнула?
— Тоби!
Из всех знакомых Шерон только у Тоби непристойности вплетались в речь совершенно естественно, наравне с прочими словами.
— Потому что, если он тебе нравится, но ты его не трахнула, это плохо скажется на нашей работе.
— Слушай, мне пора. Меня ждет моя группа.
— Ты даже не хочешь говорить со мной? Значит, это еще хуже, чем я думала.
— Послушай, я не люблю его и не собираюсь травить. Кстати, я как раз хотела поговорить с тобой о нем и о его проблемах.
— К черту его проблемы, дорогая. Я за тебя волнуюсь.
— В другой раз, Тоби, ладно?
— Ладно.
Шерон направилась к группе женщин, ожидавших ее в приемной. Тоби, с озабоченным видом, допила свой кофе. «Черт побери, — думала она. — Шерон влюбилась! Ну и что нам теперь всем делать?»
19
— Возьми трубку, — сказал Том.
— Возьми сам.
К телефону никто не хотел подходить. Кейти сидела на диване, подвернув под себя длинные изящные ноги. Она принесла работу на дом. Том сидел за столом. Перед ним возвышалась стопка ученических тетрадей, в которых он исправлял ошибки перьевой ручкой с красными чернилами. Телефон перестал звонить. Кейти посмотрела на Тома, продолжавшего чиркать в тетрадях.
Спустя несколько минут телефон снова зазвонил. Кейти отложила ручку и встала с дивана. Том невольно прислушался к тому, что она говорила.
— Алло? О, добрый вечер! Нет-нет, все в порядке. Чем мы можем быть полезны для вас? Да, он дома. Проверяет ученические работы. Да, он учитель. Нет, я не учительница и не хотела бы быть ею. Это очень приятно слышать. Об этом не стоит беспокоиться. Да-да, он здесь. Сейчас.
Кейти накрыла трубку рукой:
— Том, это Майкл Энтони.
— Кто?
— Ну, тот человек, которого мы встретили в кофейне. Пьяница с вечеринки. Он хочет поговорить с тобой.
— Что ему надо?
— Откуда я знаю? — Она ткнула в его сторону трубкой со свирепым выражением лица.
Том с усталым видом поднялся и взял у нее трубку:
— Да?
Несколько минут Том слушал молча, лишь изредка издавая невнятные междометия. В конце концов он записал телефонный номер в блокнот и положил трубку.
— И что?
— Он спросил, не буду ли я возражать, если он пригласит тебя погулять с ним в воскресенье в парке.
— Что?!
— Он говорил очень корректно, очень сдержанно.
— Зачем я ему понадобилась?
— Он считает, что ты прекрасна. Кроме того, он умирает. Доктор сказал, что ему осталось жить полгода или год. Он сказал, что это его последнее желание, в некотором роде. Похоже, так оно и есть.
20
— Теперь я поняла, как это сделано, — сказала Шерон. — Перед тем как пришить эти листки к шелковой подкладке, их с помощью горячего утюга наклеили на какое-то подобие кальки, чтобы они не расползались.
— Как по-твоему, представляют они какую-нибудь ценность? — спросил Том.
— Понятия не имею. Это иврит, но я ничего не могу разобрать. Если хочешь знать, что тут написано, надо показать рукопись кому-нибудь, кто окажется способным разобраться в ее содержании.
Шерон подпирала голову загорелыми руками, и они возвышались по обеим сторонам свитка, как колонны в храме. Том загляделся на их плавные изгибы. Он уже почти забыл, какую спокойную уверенность может излучать Шерон.
— Фрагменты этих свитков можно отыскать повсюду, — произнесла она тоном экскурсовода, — но сама я видела их только в музее. Не исключено, что тут записаны результаты каких-нибудь измерений, сделанных при постройке храма. «Здесь сорок локтей, затем еще двадцать локтей плюс стена десять локтей» — что-нибудь такое.
— Давид думал, что они содержат что-то важное.
— Ты говорил, что он думал также, будто Ватикан пытается отравить его. По-моему, у твоего Давида не все было в порядке с головой.
— Он не говорил, что это Ватикан. Кто мог бы помочь с этим, как ты думаешь?
— Сначала реши, хочешь ли ты показывать их кому-нибудь или нет. Если ты отдашь рукописи христианским или хасидским ученым, то больше их уже К увидишь. Это точно. Можно было бы попросить какого-нибудь знатока взглянуть на них частным порядком. Но если в этих свитках действительно что-нибудь интересное, то очень скоро всем станет известно, что они находятся у тебя.
— Вот черт. Что же нам делать?
— У меня есть один друг. Бывший клиент нашего реабилитационного центра. Я не хотела связываться с ним, но раз уж не остается ничего другого…
— Ахмед аль-Асмар, — сказала Шерон, принимаясь барабанить в дверь в третий раз. — Наверное, спит. И если даже я разбудила его, он откроет только с четвертого стука. Как он утверждает, джинны[16]никогда не стучат больше трех раз.
