— …Ого, да это ж замечательно! — сказал по телефону Том Нельсон. — Удалось найти приличное место? Отлично. Заезжайте к нам как-нибудь. Завтра вечером сможете?
Про городок Кингсли, в котором жили Нельсоны, не нужно было ничего объяснять: ни про заброшенный курорт на берегу озера, ни про оставшуюся от курорта обслугу, ни про отживающий свой век летний театр. Он не требовал объяснений и не предлагал их.
В Кингсли вообще не было ничего городского, если не считать выстроившихся в аккуратную линеечку почты, заправки, бакалейной лавки и винного магазина; остальное являло собой деревню. Люди жили в Кингсли, потому что заработали себе это право, то есть заработали достаточно денег в Нью-Йорке, чтобы позабыть о пошлости и убожестве навсегда, — и свою уединенность они ценили. Те немногие дома, которые можно было заметить с дороги, располагались в глубине участков среди кустов и деревьев, чтобы лучшая их часть так и осталась неведомой для посторонних. Все это слегка напомнило Майклу летний дом родителей Люси на Мартас-Виньярд.
Принадлежавший Нельсонам фермерский дом — большой, белый и со вкусом перестроенный — являл собой исключение: он стоял на вершине крупного, поросшего травой холма и представал взору целиком, как только из-за поворота узенькой деревенской дороги появлялся сам холм. Но даже и так по одному только облику дома было понятно, что он неприступен для вторжений и непроницаем для компромата. На вершине этого холма не будет никаких престарелых гомосексуалистов, толкающих перед собой нагруженную кирпичами тачку, а у его подножия — молодых гомосексуалистов, просиживающих до полудня над тарелкой яичницы. Это место целиком принадлежало Томасу Нельсону и его семье. Они им владели.
— О, привет! — Пока Том встречал их на подъезде к дому, в двери у него за спиной показалась с улыбкой его жена.
Потом они приступили к восторженному осмотру дома, и при каждом открытии Люси не забывала сказать «чудесно». Залитую солнцем гостиную одним взглядом было не окинуть, такая она была просторная, и для Майкла самым замечательным в ней оказалась длинная стена, которую от потолка до пола занимали открытые полки с книгами. Здесь было как минимум две тысячи книг, а может даже, и в два раза больше.
— Накопилось за многие годы, — объяснил Том. — Всю жизнь покупаю книги. В Йонкерсе и Ларчмонте места для них не было, приходилось держать их на складе. Приятно было снова расставить их по полкам. Посмотришь студию?
И студия тоже оказалась широкой и длинной и тоже залитой светом. В углу прямо на полу лежала старая пластина оцинкованного железа — теперь она казалась очень маленькой, — а над ней на доске висели на кнопках без всякого порядка несколько новых работ, из чего Майкл заключил, что во всей студии только этот угол и использовался на самом деле для работы.
— За все время это у меня первая студия, — сказал Том. — Порой чувствую себя потерянным в этих просторах.
Но чтобы скрасить моменты, омраченные ощущением потерянности, в дальнем конце комнаты имелась полная барабанная установка, стереосистема и целая куча аккуратно расставленных по полкам пластинок. Коллекция джаза у Тома Нельсона была почти такая же солидная, как и библиотека.
Возвращаясь на кухню, где устроились поболтать девушки, Майкл заметил, что новое место нашлось и для солдатиков: парадные фигурки стояли порознь, выставив напоказ свои мечи и развевающиеся флаги из тюбиков от зубной пасты, а глубины ящиков под ними было довольно для размещения боевых расчетов.
— Я так за вас обоих рада, — сказала Люси, когда все четверо уселись в гостиной. — Вы нашли идеальное место, чтобы жить и растить детей. Вам больше никогда не придется думать о переезде.
Но тут Нельсонам захотелось узнать, что за место подыскали для себя Дэвенпорты, и Дэвенпорты стали нервно перебивать друг друга, не зная, с чего начать.
— Ну мы, конечно, просто снимаем, — начал Майкл. — Так что это только временно, но…
— Это очень смешной домик в частном имении, — сказала Люси, стряхивая с колен сигаретный пепел. — Поэтому земли там предостаточно, но люди немного…
— В некотором роде голубиное хозяйство, — сказал Майкл.
— Голубиное хозяйство?
И Майкл, то и дело запинаясь, стал объяснять, что он имеет в виду.
— Бен Дуэйн, — сказал Том Нельсон. — Это не тот, который читал Уитмена? Потом, пару лет назад, его еще прижала комиссия Маккарти?
— Тот самый, — сказала Люси. — И я, конечно же, уверена, что он абсолютно… сами понимаете — абсолютно безвреден и все такое, хотя мне, наверное, было бы не по себе, если бы нам пришлось жить там с мальчиком. И понятное дело, от хозяйки и ее молодого человека тоже можно держаться подальше. Но все же у нас нет ощущения, что мы там одни, как у вас тут.
— Вот я только не понимаю, — сказала Пэт Нельсон, чуть скривив рот. — Что такого замечательного в этом самом одиночестве? Мне кажется, мы с Томом взбесились бы тут от этого одиночества, если бы не друзья. Мы теперь каждый месяц устраиваем вечеринки, кое-какие были очень удачные, но, когда мы только переехали — бог мой! — было так мрачно. Полная изоляция. Однажды нас позвали на маленькую вечеринку, здесь недалеко — не помню, как этих людей звали, — и там один из гостей буквально загнал меня в угол и начал допрашивать. «Признавайся, — говорит, — чем твой муж занимается». Я говорю: «Он художник». А он мне: «Ну да, да, а занимается-то он чем?» — «Вот этим и занимается: пишет картины». А он спрашивает: «Что ты имеешь в виду? Рекламу, что ли, рисует?» Я говорю: «Да нет, не рекламу. Он… ну как это сказать… просто художник». — «Художник по искусству, что ли?» Никогда не слышала такого выражения, а вы? Художник по искусству! Так мы и кружили на одном месте, не в силах понять друг друга, пока он наконец не ушел, но перед тем, как уйти, он посмотрел на меня так неприятно, с прищуром, и говорит: «Так все-таки что там у вас, ребята? Трастовый фонд, что ли?»
Дэвенпорты захихикали и стали медленно качать головами в знак того, что оценили историю по достоинству.
— Нет, здесь это все далеко не редкость, — сказала Пэт, будто пытаясь честно их предупредить. — Эти местные типы считают, что все должны заниматься чем-то одним, чтобы жить, и чем-то совсем другим — ну, не знаю — ради интереса, что ли… До них просто не доходит; они не верят — думают, что ты втираешь им очки. В лучшем случае они решат, что у вас какой-нибудь трастовый фонд.
Теперь Майклу ничего не оставалось делать, как сидеть, уставившись с сожалением в пустой стакан и держать язык за зубами. Дать себе волю в этом доме он не мог — это было бы слишком унизительно, но он знал почти наверняка, что разойдется позже, когда они с Люси останутся наедине: в машине или уже дома.
— Господи, — скажет тогда он, — и какой же херней я, по ее мнению, зарабатываю на жизнь? Неужто она думает, что на стишки можно прожить?
Но тут трезвящая, предостерегающая череда мыслей напомнила ему, что и наедине с Люси ему тоже лучше не давать себе волю. Если наедине с Люси он разойдется по такому поводу, они всего лишь вернутся к тому долгому, изощренному и мучительному спору, начало которого терялось в воспоминаниях о медовом месяце в Копли-Плаза.
