Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
Так приходишь к удивительным выводам… Лучшие русские люди, даже влюбленные в простоту, если и хотели видеть в народной жизни какие-то нравственные основы для какой-то жизни всеобщей, то уж точно не находили крестьян похожими на самих себя или тем более равными себе. Даже лишенные всех прав, состояния, поставленные с ними в одни и те же условия жизни, принужденные к такому же труду, как это могло быть на каторге, мужик и барин, подчиняясь какому-то инстинкту, расходятся в разные углы – читай «Записки из мертвого дома». Как это понять? Да и кто нам понятнее? Тот, чьим взглядом смотрим мы на жизнь, и шире – на саму историю. Здесь и ответ.
Но никогда не было в России одной реальности, а были, как это написал Блок, – «люди, взаимно друг друга не понимающие в самом основном». И вопрос не в социальном неравенстве, это непонимание глубже – в том, какие силы и что же такое вдохнули в их жизнь, воспитали и подчинили себе. Все это силы творческие, потому что дают людям и цель, и способность перевоссоздать реальность. Можно назвать это смыслом жизни, ее духовным током или, проще, ее идеей . Такими идеями можно считать Власть, Деньги, Веру… Одни идеи давно уж правят людьми и укоренились в человеческих инстинктах – а есть еще множество новых идей, что рождаются с той же целью «изменить мир». Одни так и сгорают без следа в своем времени, другие завладевают умами; их было тьмы – и будет тьмы.
Важно понять, что идеи не столько продолжают друг друга, сколько пытаются друга друга отменить или подменить. Это борьба. Но так или иначе, поверх социальных различий возникало единение людей – и тогда уж это были люди власти, люди денег, люди веры… Вере могли служить и богатый, и бедный, обретая единение. Власти служили одинаково генерал и простой солдат. Люди к тому же переходили от идеи к идее, подчиняясь их силе – и получая от них силу. Уже поэтому крестьянство не было однородно – в его среде могли быть и стяжатели, и праведники. Это разделение и его значение точно почувствовал Глеб Успенский – об этом говорится в его очерках «Народная интеллигенция», «Теперь и прежде», опубликованных в 1882 году. А осмысленно во всем своем трагизме показано оно было уже в другом веке в прозе Солженицына – «Матренин двор», Можаева – «Старица Прошкина», Распутина – «Деньги для Марии».
Деревенская жизнь вбирает в себя разных людей – это и есть основа крестьянского мира, его высшая идея. Она образует свою жизнь, то есть свою реальность. Это идея Земли. Вырвать крестьянство из этого мира или подменить идею Земли другой – значит духовно его уничтожить. Так оказывается, что есть идеи, способные перерождаться одна в другую. И есть идеи – а значит, и люди, «взаимно друг друга не понимающие в самом основном».
А что же лучшие люди? Не каждая идея образует свою реальность, но Россия мыслящая – это реальность, и она образует свою жизнь. У этой реальности есть даже свое, культурное, общество, внутри которого ищут согласия множество, наверное, самых сложных – социальных, философских, научных и художественных идей; и они же ищут для себя применения, стремятся к тому, чтобы осуществиться, то есть «изменить мир». Интеллигенция – это врачи, учителя, ученые, художники… Но какое это единение людей, в чем его основа? Они имели все права, привилегии и возможности вышестоящего над массой простых людей, однако начинали осознавать свои интересы как общие с народом. Собственно, у них не было ничего общего с этой массой, с которой они никогда бы не слились. Если интеллигент и мог появиться в деревне, то как учитель, агроном или врач. Поэтому главной оказывалась идея служения с отказом от личного обогащения и службы государственным интересам. Конечно, в высшем смысле – это идея служения обществу с целью принести пользу другому человеку, а не извлечь из него пользу или свой интерес. Но ни государство, ни церковь, ни торговое и даже рабочее дело не рождали в интеллигенции такой любви и такого стремления к единению, какие испытала она к людям земли. И очевидно, что именно это стремление было самой главной причиной разъединения интеллигенции и народа. Это понимал Блок. С каким-то гибельным одиночеством он пишет в статье «Народ и Интеллигенция» об этом «страшном» разъединении: «С екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие, и с той поры не оскудевало. Собирали и собирают материалы для изучения «фольклора»; загромождают книжные шкафы сборниками русских песен, былин, легенд, заговоров, причитаний; исследуют русскую мифологию, обрядности, свадьбы и похороны; печалуются о народе; ходят в народ, исполняются надеждами и отчаиваются; наконец, погибают, идут на казнь и на голодную смерть за народное дело. Может быть, наконец поняли даже душу народную; но как поняли? Не значит ли понять все и полюбить все – даже враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорого для себя, – не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить?»
Любовь к народу – это подмена, потому что полюбить и понять мужика – значит перейти в его идею, а это для интеллигентного человека невозможно. Даже если он отречется от своих идеалов, то сможет ли понимать, верить, чувствовать как русский мужик? Да и может ли посмотреть на себя глазами мужика?
«А любите ли вы то, что любит русский народ?» – обращался Достоевский к своему сословию. Блок понял: такая любовь никогда не станет любовью. Она примет совершенно другую форму: нелюбви к реальности, в которой существует со своей идеей народ… Поэтому любовь к народу становилась ненавистью к России. Поэтому человек из народа становился для интеллигенции «маленьким человеком», которого, чтобы уж полюбить, нужно возвысить как существо нижестоящее в своем развитии, то есть научить, воспитать, освободить… Конечно, он ведь не мог бы сам себе преподать уроки, сам себя выпороть, сам себе простить грехи для очищения души, сам с себя сорвать оковы, чтобы обрести свободу! Все это должен был делать для него кто-то другой – учить, наставлять, освобождать, пороть!
Вот почему Блок повторяет как заклинание: «нужно любить Россию»… Вот почему дороги для него слова Гоголя, его «Выбранные места из переписки с друзьями», где тот взывал: «Как полюбить братьев? Как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них мало прекрасного! Как же сделать это? Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы – русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь – есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, – возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней сострадания. А сострадание есть уже начало любви»…Но сам же Блок с безысходностью спрашивает: «Понятны ли эти слова интеллигенту? Увы, они и теперь покажутся ему предсмертным бредом, вызовут все тот же истерический бранный крик, которым кричал на Гоголя Белинский, “отец русской интеллигенции”. В самом деле, нам непонятны слова о сострадании как начале любви, о том, что к любви ведет Бог»… И Блок произносит главное: «Не понятны, потому что мы уже не знаем той любви, которая рождается из сострадания». Еще откровенней напишет Бунин в своих «Окаянных днях»: «Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастные люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать?» Но самое решительное – как бы подводя итог – произносит Толстой: «Интеллигенция внесла в жизнь народа в сто раз больше зла, чем добра».
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
